Мне удалось отобрать у него остатки.
– Как ваши дела? – между делом спросила я Андрея Ивановича.
– Звонил Потапу, – ответил он. – Опять требовал вернуть украденную картину! Потап на полном серьезе заявил, что ее унес НЛО!
Затем Марфа Кондратьевна, Лев Арнольдович, Халил, Вахтанг Давидович и Суслик пили вино за здоровье Глафиры, а я ушла в гостиную и чинила поломанное кресло, потому что детям негде было спать.
– Мы-то привыкли, а вот гостю не повезет, если он останется с ночевкой, – хохотали Любомир и Ульяна.
– Из белья гостю достанется только то, что можно найти на полу, – сказала я.
– Если ногам неудобно, можно подставить табуретку или подложить мягкие игрушки, – напомнил Любомир.
Так нередко случалось. Хозяева разбирали из общей кучи все самое лучшее, а гость довольствовался остатками.
Но беспокоиться было не о чем. Внезапно заявившегося гостя всегда можно было накрыть дырявым халатом или старым пледом. По традиции вместо подушки Христофор отдавал гостю плюшевого крокодила. Спать на нем было жестко, но отгонять кошек вполне годилось.
В выходные, как я и обещала детям Тюки, мы собрались на Воробьевы горы. Родившиеся в Москве, они никогда их не видели. Это был подарок Глафире и Любомиру, чей день рождения шел следом за днем рождения сестры.
Утро началось с того, что Аксинья притащила в уборную крупную луковицу и растоптала ее ногами. Следом зашел Христофор, увидел, что бумаги нет, и закричал:
– Мама, чем вытереть зад?
– Отстань! Я в «Мемориал» собираюсь! – ответила мать.
– Мама! Но попа ведь щиплет! – продолжал ныть Христофор. – А под ногами только шелуха от луковицы!
Лев Арнольдович, не вставая с раскладушки, посоветовал:
– Зачем возмущаться, Христофорушка? Бери, что есть на полу, – и вперед! Теперь мы только шелухой и будем подтираться!
Христофор подозрительно зашуршал, а потом захныкал. Я принесла ему смятые газеты.
Затем сварила каждому по яйцу всмятку, вытащила из тайника банку соленых помидоров, и мы позавтракали. Лев Арнольдович выпил рассол для опохмеления, а я ему сказала:
– Следите за Аксиньей, мы поехали на Воробьевы горы.
Воробьевы горы – одно из красивейших мест в Москве, откуда открывается широкая и живописная панорама. Мы расстелили шаль и сели с детьми прямо на склоне холма. Дети во все глаза смотрели на Москву-реку. Два речных трамвайчика с пассажирами пронеслись мимо.
– Я никогда не каталась на речном трамвайчике! – сказала Глафира. – Ни мать, ни отец не приводили нас сюда!
– Билеты дорого стоят, папе не по карману. – Христофор хмурился.
– А маме лишь бы на митинги ходить! – вздыхали Ульяна и Любомир.
– Прокачу вас! – пообещала я.
Билеты и впрямь оказались недешевыми. Хорошо, что Антилопа выдала мне часть зарплаты. Но покупка того стоила! Мы прошли по трапу на речной трамвайчик и ощутили блаженство. Так бывают счастливы только первооткрыватели.
Мы любовались высоким правым берегом, оттуда доносились восторженные крики тех, кто катался на аттракционах; мы смотрели на исполинский памятник Петру Первому работы скульптора Церетели. Стометровый памятник москвичи частенько ругали, а нам он понравился.
– Большой дядя! Важный! – Любомир захлопал в ладоши, когда мы проплывали мимо.
– Он пират! – зацокал языком Христофор.
– Пётр Первый – русский царь, всероссийский император, – рассказала я, прибавив несколько занимательных фактов из истории: – В молодости он инкогнито, как простой подмастерье, приехал в Голландию, чтобы научиться строить корабли. И научился! И построил флот!
– Говорю же, настоящий пират, – не сдавался Христофор.
Дети смотрели по сторонам во все глаза, а я вспомнила случай из истории нашей семьи.
– Осенью 1946 года в Москве, – сказала я шепотом Глафире, чтобы младшие не услышали, – сестра моей прабабушки, тогда молодая женщина, стояла на мосту с дочкой-первоклассницей. Они приехали из Санкт-Петербурга на выходные. Во время блокады их эвакуировали по льду Ладожского озера. Ту дорогу назвали Дорогой жизни. В одном месте лед проломился, и все, кто ехали за ними в бортовом грузовике, погибли, захлебнулись в ледяной воде… И вот теперь случилась беда. У девочки на мосту закружилась голова, и она упала в Москву-реку, словно вода поманила ее к себе. Случайный прохожий, не раздумывая ни секунды, бросился вслед за ребенком. Девочку вытащили через три минуты. Но она была мертва. Мать ребенка до конца своих дней оставалась безутешна.
– Как ты думаешь, Полина, почему это случилось? – спросила Глафира.
– Вода многое знает. Она знала о том случае на Ладоге и забрала девочку. В воде таится великая сила.
– Я тоже это чувствую, – кивнула Глафира.
Домой мы вернулись под впечатлением.
– Мы видели царя-пирата! Мы были на Москве-реке! – возбужденно кричали дети.
Марфа Кондратьевна недовольно поджала губы. Она раскрашивала новый транспарант яркими красками.
– Лучше бы православным воспитанием занимались, – буркнула она.
– Интересно, – сказала Глафира матери, – а почему ты нас не воспитываешь? У тебя один ребенок чокнутый, другой – ленивый (она показала на себя), третий – бессовестный, четвертый – замкнутый, а каким будет пятый, еще неясно! И все мы ходим к психиатру!
– Не умею я, отстань, – огрызнулась на дочь Тюка.
На транспаранте был нарисован желтый круг, разделенный пополам красной полосой. Над кругом размашистым почерком шла надпись: «Пенсии в России напоминают жопу! А мы – непокорные и хотим в Европу!»
На меня Марфа Кондратьевна посмотрела сурово:
– Нечего, Полина, гулять в центре Москвы! Пусть дома дети сидят! У телевизора! У компьютера! У икон! Зачем, Полина, ты водишь их развлекаться?! Не к добру это!
– Хоть кто-то нашими детьми занимается! Приобщает к культуре! Спасибо, Полина! – поблагодарил меня Лев Арнольдович.
Привет, Дневник!
После работы, в десятом часу вечера, я сижу у хиленького озерца, покрытого тиной, а из туч накрапывает мелкий весенний дождик. Мне 22 года. На моей родине, в Чечне, это возраст женщины, у которой пять-шесть детей, а я до сих пор одинока. Выдают у нас замуж рано, в войну были браки с четырнадцати лет. Да и в мирное время возраст невесты – пятнадцать-шестнадцать. Возраст – это время свершений. Что ты успел? Что ты создал? И ответ, что я за все это время написала лишь десяток-другой тетрадок под бомбами, крайне огорчителен.
Когда у меня будет своя семья? Дети? Муж? Мы не имеем права встречаться с мужчинами, это большой грех. Мы выходим замуж по воле родителей. Сейчас для «чеченской невесты» я безвозвратно стара.
По вечерам меня ждут дети Тюки, жизнь сузилась до замкнутого круга.
Глафира, несмотря на лениво-православное воспитание, хочет быть любимой, а не одеваться в обноски. Она всегда мечтала о платьях. Но при матери терпит и молчит, чтобы та не обвинила ее в недостатке веры.
Я стараюсь помогать ей