– При чем здесь ваша репутация?!
– Может, Полине надо спасибо сказать? – тихонько вставил Лев Арнольдович, сидя на лавке за столом и глядя на пустую бутылку из-под вина. – Любомир первые сутки провел в реанимации…
– У меня репутация правозащитника! Я никому не позволю выставлять меня в дурном свете! Теперь врачи говорят, что я нахожусь неизвестно где, когда мой ребенок умирает. Они вытолкали меня из приемного отделения. Я пригрозила им многодневным митингом, а они, сволочи, сказали, что сдадут меня в психбольницу.
– Я подписала договор о медицинских затратах…
– Забудь, Полина! Я отнесла им документы. Мой сын – москвич, ему лечение предоставят бесплатно. Он не бомж и не рвань с периферии! Этим договором ты решила показать, какая ты хорошая. А нам этого не надо! Лучше бы не трогала его! Никакой больницы! Не помер бы!
Три недели пролетели быстро.
Любомир вернулся к нам живой и здоровый, а гнев Марфы Кондратьевны постепенно утих. Благодарить меня она не собиралась, но и ругать больше не ругала.
После работы, купив булочек с джемом для названых родственников, я возвращалась домой и еще на лестнице услышала странные звуки: как будто кто-то жалобно скулил.
«Неужели щенка вернули?» – с некоторым волнением подумала я, но ошиблась.
Христофор и Любомир крепко связали Глафиру поясами от халатов и скотчем, а в рот сестре засунули кляп, которым стал нестираный носок, найденный, судя по свисающей с него паутине, за диваном.
Остальных домочадцев не было: Лев Арнольдович с Ульяной и Аксиньей ушли в лес, а Марфа Кондратьевна отправилась на митинг.
– У-у-у! – выла Глафира, извиваясь на полу у батареи.
– Что вы делаете? – спросила я Христофора.
– Играем! – не моргнув глазом ответил он. А Любомир засмеялся.
– У-у-у! – Глафира тщетно пыталась уползти от братьев.
«Сама виновата, – подумала я, – раз дала себя связать, глупая девица».
– Почему рядом с вами утюг? Вы его уже и в розетку включили? – спросила я мальчишек.
– Да, Полина, нашли на антресолях, достали и включили, – признался Христофор с невинной физиономией.
Я подошла и проверила: утюг раскалился.
– Это то, о чем я сейчас думаю? – спросила я.
– У-у-у! – Выплюнуть грязный носок у Глафиры не получалось, и она, как гусеница, ерзала по полу, тараща глаза.
– Решили сестрицу попытать немного… – сознался Христофор, потирая руки.
– Полина, нам бы чаю с булочками, – улыбнулся Любомир, потянув носом и восторженно хлопая ресницами.
– Так вот, значит, как православные развлекаются? – едва сдерживая усмешку, спросила я.
Христофор покраснел, а за ним и Любомир тоже стал пунцовым.
– Ну, мы это… Мы хотели чуть-чуть. Ради смеха… Мы злые разбойники, а она вредная купчиха, которая спрятала золотые монеты. Без пыток и насилия не заговорит! – оправдывались братья.
– А тебе наука! – Я вытащила носок изо рта Глафиры. – В следующий раз я могу задержаться на работе! Не позволяй им играть в такие игры, они плохо соображают!
Вытащив кинжал из своей сумки, я разрезала пояса, тугой скотч и освободила пленницу.
– Спасибо, Полина! – Глафира начала растирать затекшие руки и ноги.
– Чтобы ненормальных игр я больше не видела! – строго сказала я мальчишкам. – Вы же не правнуки Гитлера. Что это за фашизм?
– Мы не фашисты… – Любомир пустил слезу.
– Мы не будем больше, – заверил меня Христофор, и по его коварной усмешке я поняла, что нужно быть начеку и присматривать не только за остальными детьми, но и за кошками.
– Сейчас попьем чаю и придумаем пьесу! – решила отвлечь их я, выключая утюг.
Из распахнутой лоджии веяло маем. Похожие на зубы чудовищ кривые ржавые гвозди, которые зимой поддерживали изнутри стекла лоджии, были отодвинуты, сами стекла – распахнуты, и воздух теплой волной проникал в дом. Усевшись на мятое, несвежее белье, разбросанное по полу, мы сочинили удивительную историю. Я была эльфом-лучником, Христофор – пиратом, Глафира – охотником, Любомир – пилигримом, а вернувшаяся из леса с отцом и Аксиньей Ульяна – доброй волшебницей.
Дети, впервые узнав от меня о том, что можно устраивать театральные представления в домашних условиях, обрадовались, а Тюка, вернувшись с митинга посреди ночи, злилась, но молчала.
Хранить тетрадки у дворников Рузи и Давладбека стало опасно: подвал подтопила вода. К тому же Бахор нянчилась уже с тремя сыновьями, и ей некогда было следить за чужой сумкой и отгонять от нее крыс.
Рано утром я спустилась в подвал, забрала чеченские дневники и повезла их к Антилопе, не дожидаясь, пока Марфа Кондратьевна в очередной раз перероет мои вещи. Бизон и Антилопа разрешили спрятать сумку под шифоньер.
Я уходила из дома в шесть утра и возвращалась в десять вечера. Купала Тюкиных детей и кормила тем, что приносила с работы или покупала. По-прежнему спала на шкафу. Сил на уборку зачастую не оставалось, и дом на глазах превращался в запущенное гнездо. Вонища стояла страшная. Я говорила об этом Льву Арнольдовичу, но он только руками разводил. В итоге я обнаружила источник зловония: за холодильником лежал кусочек мяса, в котором завелись черви. Пришлось делать генеральную уборку, а детей на это время отправить на прогулку. Дети выбежали во двор, награждая друг друга тумаками. Христофор пинал Глафиру. Глафира одарила Христофора подзатыльниками и разорвала на нем куртку. Ульяна и Любомир кусались, изображая вампиров.
Убедившись, что с детьми все в порядке, я сложила мусор в мешки. А когда решила снести их во двор, наткнулась на соседей по подъезду, которые с нескрываемым удовольствием читали объявление: «Злостная неплательщица Тюкина Марфа Кондратьевна, прикрываясь тем, что она многодетная мать, отказывается оплачивать коммунальные услуги. Сумма ее долга по ЖКХ давно превысила все допустимые нормы. Марфа Кондратьевна Тюкина не платит более года!» Рядом красовалась фотография правозащитницы.
Лев Арнольдович, узнав от меня об объявлении, закрылся в своей комнате, и оттуда доносились то бранные слова, то громкие возгласы про пенсию Аксиньи и детские пособия, которые присваивает Тюка:
– Пенсия по инвалидности для Аксиньи перекрывает коммуналку в три раза! Бессовестная женушка! Гадина! Салтычиха!
Его грубые крики разносились по дому до тех пор, пока соседи не заколотили в стену, тогда он немного притих.
Дети и я поели гречневую кашу без него, он к нам не вышел.
Марфа Кондратьевна появилась в двенадцатом часу ночи с транспарантом «Голубые и розовые равны в правах. Будем жить дружно!». Рядом с надписью красовался кот с радужным бантиком.
– Мы идем жить на свалку! К мусорному ящику мы дружно идем! – завопил Лев Арнольдович, вскочив с раскладушки. – Судебные приставы все отнимут! Детей отправят в детдом! А мы – на свалку!
– Ничего ты