Ни пастбищ привольных, ни вдоволь осоки,
Но любят погонщики тук наш и соки.
Стригут нашу шерсть и вчерашнее пойло
Нам щедро вливают в корыто у стойла.
В открытой ветрам каменистой долине
С младенческих лет нас пасут – и доныне.
Мы стадо в безлюдье, мы скот на проселке:
С обеих сторон осаждают нас волки.
Мы там, где не слышно ни вопля, ни зова.
Ведь мы – отвращенье для рода людского.
До края дошли и толпимся над бездной.
Над медью пустыни – свод неба железный.
Но мы – скот упрямый: мы тверже металла.
Крепка наша выя, и кровь не устала.
Дубильщики кожи не справились с нами,
Голодные звери давились костями.
И если скитанье наш дух не гасило,
Умрет ли надежда, иссякнет ли сила?
Уклад нашей жизни нас предал забвенью.
Мы бродим по миру пугливою тенью.
В плену наши души – и судим предвзято,
И любим себя, не болея за брата.
И нету спасенья, и всюду преграда –
Ведь мы не народ, не община – мы стадо.
Менахем-Мендл Долицкий (1856–1931)
К Пнине
Чей взор к твоей прелести не был прикован,
Тот лунных ночей не видал озаренья.
Кто голосом не был твоим очарован,
Тот арфы и скрипки не слышал с рожденья.
Кто лик твой не видел – тот утренних лилий
Не видел в омытых росою долинах;
И тем небеса никогда не светили,
Кто глаз твоих свет не видал голубиных.
И вы, звездочеты, стараетесь тщетно:
Вам тайны миров не постичь ни единой,
Пока не прочтете, как в книге заветной,
Послание звездного неба для Пнины.
Шмуэль-Лейб Гордон (1867–1933)
У надгробья невесты
Стоит со мной рядом и, словно живая,
В глаза мои взором глядит голубиным;
Молчанье. Лишь роща шуршит вековая
И сладким напевом звенит соловьиным.
И светлая россыпь – жемчужин крупицы –
Все так же на облике светится юном;
Взлетает, сияя, и к ней на ресницы
Спускается вновь отражением лунным.
Лишь ветер подует – и черные пряди
На лоб ей ложатся крылом вороненым.
Вздымаются волны в чарующем взгляде,
И тонет душа в этом море бездонном.
Лучом к ее чистым устам приникая,
Ей месяц с теплом и участьем внимает;
Целует ее и, меня утешая,
Дрожащую руку мою обнимает.
И лунному сердце подвластно объятью –
Душа семикратным заполнена светом;
И вместе с сияющей звездною ратью
К высотам стремится, любовью согретым.
Но стонут печальные арфы страданья,
И лишь соловьи не смолкают, ликуя.
Не этот ли образ – гранит изваянья,
Красу ледяную в себе унесу я?
На облик любимой смотрю я угрюмо,
И в сердце потухшем не слезы, а камни.
А роща полна неумолчного шума,
И песня прощанья в округе слышна мне.
Доносится стон, в грудь мою проникая,
И сердце становится мягким, как глина.
Что это за стон? Не душа ли живая
Как эхо разбитого плачет кувшина?
И гаснут неяркие желтые блики:
Луна в облаках наплывающих тонет
С печатью страданья на сумрачном лике –
И только душа безутешная стонет.
Довольно! Ни возгласы горя, ни стоны
Нам стати ее не вернут лебединой;
Пусть струны притихшие скрипки влюбленной
О жизни поют среди ночи пустынной!
Мерцание гаснущих звезд на рассвете,
Багряное солнце, волнение нивы,
Журчание вод, ароматы соцветий
И утренних птичьих напевов изливы –
Все прелести мира! Куда вы пропали?
Чьи черные тучи светило затмили?
И певчие птицы умолкли в печали,
И скорбные лилии стебли склонили.
Кто был тот безумец, преддверие ада
Открывший бездумно навстречу сиянью?
Кто высушил свежесть весеннего сада?
Кто предал красу и любовь поруганью?
Как ягод созревших тяжелые гроздья,
Вином молодым ее очи пьянили;
Она ненадолго пришла, словно гостья,
И ей черепки на глаза положили [2].
Теперь отдыхай от нужды и от боли
В пристанище вечном. Забудь все, что было!
С тобою останусь и я: в этом поле
Души моей мертвой и сердца могила!
Хаим-Нахман Бялик (1873–1934)
К ласточке
Привет тебе, ласточка! Снова вернулась
Ко мне под окно ты весною;
Из дальних краев, где ни снега, ни вьюги,
Вернулась ты петь предо мною.
Быть может, споешь мне, быть может, расскажешь
О странах чудесных восхода?
Скажи, неужели там те же страданья,
Что множатся здесь год от года?
Привет принеси мне от братьев в Сионе,
Свое засевающих поле!
О, знают ли братья-счастливцы, как горько,
Как тягостно бремя неволи?
О, знают ли, сколько врагов беспощадных
Меня окружают повсюду?
Пой, ласточка, пой о стране благодатной,
Подобной весеннему чуду!
Привет принеси мне от стеблей в долинах,
От гор каменистых, но милых!
Утешит ли Бог свой народ, коль в Сионе
Забвенье и пыль на могилах?
Все так же ль, как прежде, Шарон [3] и Левона
Полны ароматом бальзама?
Поник ли главою лес кедров Ливана
Иль высится гордо и прямо?
Нисходят ли жемчугом росы Хермона
Иль падают в землю слезами?
По-прежнему ль светлый поток Иордана
В долине журчит меж горами?
И тучи, как ночь, расстилаются ль так же
Над склонами, дню в