дыханья мотылёк.
И в пирамиду влит
глубóко потолок.
Собой им просто быть,
полу-уметь любить.
…Легко, полулюбя,
им пережить тебя.
Взгляд в прошлое из сейчас
Авторам сборника «Круг» [19].
…Ты надолго ли к нам, в наш отель,
постоялая тень?..
Летишь и глядишь с укоризной,
мгновенье? Помедли, постой.
Пойми меня, линия жизни,
и стойкой моей, и простой [20].
I
…Да, те виденья, что тогда постигли,
чуть только проявились во плоти —
как (чёрно-белые) исчезли в тигле.
Лишь сумерек на дне, на три шажка
(три снега: чёрный, пепельный и белый [21])
узор сетчатки, контуры цветка —
в обоях ли, в извёстке с потолка,
в вещах, разбросанных, как части тела [22].
Вот шаль испанская, что соткана
из самых нежных и коварных мушек,
в углу дивана замерла она,
но чёрный рой не жалит, он засушен.
Круживший в детстве по полу волчок
отыщешь в пожелтелой вьюге тюля.
Там жёстко… И мучителен смычок
в пыли, где Паганини стал – сверчок.
Там сломанный замочек ридикюля
тень женская, распятая на стуле,
ещё ломает вместо пальцев… Но
в то зеркало захлопнуто окно.
В печи, под оловянной паутиной,
солдатик выставлен на торжество.
Вихрь огненный и марш – лишь пепел, иней,
где сердце в бездну кануло его,
где с брошкой одноногой балерины
листки сожжённые, где все равны,
залиты оловом и явь и сны.
Под пеплом, легче снега, скрылась шаль.
И кажется, уж ничего не жаль.
(Как угль в полýдень, милая черна,
голубкой лишь пригрезилась она.)
Из сборника «Дерево в окне»
О струнных (из Моцарта)
I
Вечер, май
В них света своевольные капризы,
но как они и тóчны, и легки.
Все тайны танца – шелестом с карниза:
кузнечики, стрекозы, мотыльки…
Вдруг соловей запел (в тенётах где-то)
свежо и нежно, стрельчато, темно.
Вслед сердце выскользнет из менуэта
к гармонии светил… И вновь одно.
II
На переломе весны в лето. Хамсин [23]
(piccicato, lente indolente)
Птичка Божия не знает…
Ночью настал июль,
робко раздалось «фьюлль!..» [24]
(Вдруг просверкнёт рассвет?)
«…Нас не учили, нет,
азбуке нот не трудной.
Из струи изумрудной
я взываю “фьюль-вить!”,
что и значит: любить —
на смысловых раскатах
клинописи крылатых.
Трели, фиоритуры,
весь лазурный клавир,
шумный Гвадалквивир [25],
ритмы Эстремадуры [26]…
Но пред вратами рая
стихну я, замирая.
Вспыхнул солнечный свет —
в нём меня уж и нет…»
Лиза Монд
Монд Ольга-Лиза родилась в Москве, выпускница МГУ имени М. В. Ломоносова, факультет филологии, отделение теории и практики перевода. Кандидат педагогических наук. Автор ряда научных публикаций. Живёт и работает в США.
Является автором одиннадцати пьес и либретто пяти мюзиклов. Её работы неоднократно побеждали в различных конкурсах драматургов, восемь были инсценированы. Две пьесы опубликованы. Пьеса «L.O.V.E» стала финалистом конкурса «Время драмы, 2021, осень», а историческая драма «Я знаю всё, но только не себя» выиграла Приз читательских симпатий в США.
Над прозаическими произведениями начала работать два года назад. В настоящее время к изданию готовится сборник рассказов и повестей.
Кривое зеркало
«Я не люблю свою маму», – колоколом ударило в моей голове на рассвете хмурого воскресного дня.
Тревожным звоном эта мысль продолжила звучать в области теменных бугров, постепенно трансформировавшись в звук скачущей пустой консервной банки, привязанной верёвкой к ободранному дерматиновому седлу велосипеда соседского мальчишки. И эта банка, грохочущая по грунтовой дороге, подпрыгивая на мелких камушках, продолжала стучать, приводя к изматывающей головной боли, от которой не помогали ни таблетки, ни горячий чай с мёдом, ни даже самое верное средство – горячие ножные ванны с горчичным порошком.
Сама по себе эта мысль, выражая дело по существу, пугала. Как может человек не любить свою маму? Разве только выродок, недочеловек. Но мне трудно было согласиться с таким самоопределением. Кроме этого артефакта, в остальном моя психика могла бы быть определена как совершенно стабильная, а сознание – объективно отражающим реальность. Всю жизнь моим самым страшным ночным кошмаром был один сон: я – голая, а вокруг – люди, которые смотрят на меня; кто – с неодобрением, кто – с возмущением. Я в ужасе просыпаюсь, часто от собственного крика. Следующей ночью, после той, когда моя мысль об отсутствующей любви к маме, выползшая из подсознания ядовитой змеёй и таким странным образом вербализовавшаяся то ли во сне, то ли в полупросоночном состоянии, я увидела маленькую девочку с косичками, похожими на те, что мне заплетали в детстве. Она сидела за столом с переводной картинкой и тщательно тёрла салфеткой мокрый кусочек бумаги так, как будто хотела протереть в этом месте дырку. Потом медленно сняла основу и, зная, что за ней наблюдают, сложив ручки лодочкой, закрыла листок, а сверху на руки положила голову. Я терзалась от нетерпения увидеть, что же там, на переводной картинке, как будто от этого зависела моя жизнь. Такими острыми чувства бывают только во сне, однако сон всегда заканчивается одинаково – пробуждением. Но в тот раз я не успела проснуться – девочка вскочила и убежала, будто кто её позвал, а на листе крупными печатными буквами красовались две фразы, расположенные друг под другом, как в моем «Букваре»:
«Я не люб-лю ма-му.
Ма-ма не лю-бит…» – дальше моё имя. И тот же леденящий душу ужас, как будто я голая в людном месте. Тут я проснулась от