И по растерянным глазам Буренкова понял, что Буренков впервые слышит эту фамилию.
— Нет, не знаю, — ответил Буренков. — А зачем надо побывать?
Коротков помолчал, вглядываясь в сумрачное лицо, и мучительно билось в голове: а надо ли? Дело ли затеваешь ты, Коротков?
— Надо поговорить с ним. Мол, ты сбежал с трудфронта. Пришел от Емели, чтобы укрыться здесь. Про Белешина не говори и про Иван Иваныча тоже. Просто, мол, скрыться тебе надо. Он может дать тебе направление. Вот это направление нас и интересует.
— Ловко вы это меня! А кто я тогда для блата? Не подумали об этом?
— Подумал, — ответил Коротков. — Еще и как подумал. Пойдешь и не выложишь ты этого.
— Почему же?
— Тебе они теперь не поверят.
— Не поверят, — согласился нехотя Буренков. — Мне никто теперь не поверит. Сам бог даже! Петля одна поверит или пуля.
— Ну, до того далеко.
— А если я не пойду?
— Будем считать, что ты заодно с Муллой.
— Да... — Буренков потоптался. Он вытер лицо ладонями, ругнулся сквозь зубы.
— Могут быть тут три варианта: первый — Курочка поверит и даст направление. Второй — может выгнать, мол, не желаю знаться. Тогда придешь сюда, здесь будет ждать Саша, у этого вот забора, — показал Коротков на камень, вмурованный в землю. — А третий — он оставит тебя ночевать. Оставайся, а утром мы придем с обыском и задержим тебя.
— Арестанта снова арестуете...
Буренков, похоже, усмехнулся, в сумерках лицо его совсем потускнело.
— Кто этот Курочка?
— Он связан с Груздевым. Брал у них вещи, сшитые старухой, и продавал по деревням. Знает он и Белешина с Емелей, и Иван Иваныча наверняка. Может, знает, где сейчас Мулла.
— Из блата он?
— Курочка сидел не раз в Софийке за спекуляцию.
— Пойду. Где живет он?
Коротков обернулся к Ковригину, и тот, показав на видневшуюся часовенку, сказал:
— Километра полтора отсюда. За ней сразу же дом у воды. Лодка на земле вверх брюхом.
— Сейчас идти? — спросил Буренков.
— Да, — ответил Коротков. Буренков пошел без слов, все так же заложив за спину руки, какой-то задумчивый.
4.
Он долго шел узкой тропой, миновал ограду и вывернул за нее к воде, черной лентой шелестящей внизу по камням. И здесь нос к носу столкнулся с высоким человеком в безрукавой телогрейке, в сапогах, с непокрытой головой. Он остановился, и человек стоял, вглядываясь в него.
— Чего тебе? — спросил он, отступая.
— К Курочке я, — сказал Буренков и вынул руку из кармана. И это движение заставило человека шатнуться. Он молчал, потирал подбородок, потом сказал:
— Ну, я это. А тебе чего?
— А скажу опосля, — ответил Буренков. — Загостить малость к тебе да пожрать что-нибудь.
Курочка снова отступил и тоже оглянулся.
— А сам-то кто будешь?
— Сопатый я. По трем статьям сидел.
— Ну и что? — воскликнул Курочка. — Какое мне дело до тебя?
Буренков подошел поближе:
— Емеля послал. Мол, поможет Курочка.
Курочка прохрипел, кивнув головой:
— Пошли, коль так. Хоть мало ли наговоришь. Почему я должен верить тебе? Подай мне Емелю...
Но он повернулся и двинулся назад, и Буренков пошел за ним следом, глядя ему в спину, на телогрейку, из которой лезли клочья ваты. Он видел обросший затылок и ложбину шеи, голый череп, на который холодно и медленно ложились едва заметные снежинки.
— Емеля кончился. Пристрелили его на той стороне. Должны были повстречаться, да не пришлось. Смотался поскорее сюда.
Курочка остановился, он склонил голову, точно чтя память по застреленному Емеле.
— Бедовый был парень. Горячий и веселый. Пил больно много. Бочку ему надо было. Как сядет, точно на каменку плещет. Только пар идет.
Он снова пошел впереди, рукавом рубахи протирая череп.
— Что башку не прикроешь? — спросил сочувственно Буренков. — Кепаря нет, что ли? Застудишься.
— Привык. Никакая холера не берет. А вышел на минутку, надрать бересты. Там сломанная береза лежит. Хотел на растопку, а ты тут вышугнулся.
Он ввалился в дом и с порога крикнул:
— Павел, ну-ка, прими гостя. К нам просится. Да поесть хочет.
Под висевшей на длинном шнуре лампочкой у печи сидел молодой мужчина в расстегнутой до пупа рубахе, выставив вперед ногу-культю. Он ловко наматывал дратву и пихал ее в дырки, проделанные шилом в подошве валенка.
— Вон в шкафу кусок рыбы. А хлеба нет. Картошки тоже не наварили еще. Ну, чаем напоим...
— Ждать чаю мне некогда. Могут и накрыть. И вас тут со мной.
— Это ты верно, — охотно согласился Курочка. — Рассиживать тебе нельзя.
Он подсел снова, разглядывая:
— Не видал я такого здесь.
— Я по всей России гулял, — ответил Буренков. — В Чухломе ходил. Может, слыхал про Божокина.
— Ого! — воскликнул Курочка. — Видать не видал, а слыхал. Судили его, говорят, здесь.
— Это точно, мне «вышка» была, снизили по кассации. Услали на канал.
— Да ты варнак варнаком, оказывается.
Курочка прошел к шкафу, открыл его, достал кусок рыбы, подумал, достал еще кусок сала и горбушку хлеба.
— Вот... Больше нет ничего. Хряпай.
— И на том спасибо.
— Уж ты извиняй нас, «деловой», — вставил сын, молчавший до того и с каким-то уважением смотревший на Буренкова. — И рады бы, да пока нет больше.
Ему поверили, и оттого было не по себе и тяжело. Но он стиснул зубы, слушая добрые слова. Посмотрел в черное занавешенное окно. Курочка сказал тут со смехом:
— Тоже прячемся от бомб немецких, маскировка. Хотя по делу светануть надо — пусть разнесет вдребезги нашу конуру.
— Поживешь еще, — ответил Буренков набитым ртом. Он ел жадно и торопливо. — Что от немца гибнуть? И так гибнет людей...
— Это ты верно.
— Так куда мне теперь рулить? — кончив есть, спросил.
Курочка встал за его спиной, помолчал. Буренков напрягся: поймет Курочка, что здесь подвох, что легавого накормил? Нет, поверил и шепнул:
— Валяй на ту сторону, по левому берегу. Верст десять. Деревня Завражье, а там спросишь бабку Маню. У нее переночуешь. Найдет местечко... Скажешь, Курочка прислал. Мы с ней, с Марией-то, когда-то вместе гастролировали.