Лауретта позвонила доктору Креспи, который пришел ближе к полудню. Он осмотрел Армеллину, послушал легкие.
– Мокрота, и прескверная: боюсь, простуда превратилась в бронхит. Пока ничего серьезного, но, учитывая возраст, лучше перестраховаться, не дожидаясь ухудшения. Я бы сразу проколол курс антибиотиков. Вот тебе рецепт, Адита: первая инъекция в четыре, тогда к полуночи можно сделать вторую. И посмотрим, как отреагирует организм. Я загляну около восьми.
За столом, пока Аурелия отошла к больной, Ада заявила:
– Боюсь, температура у нее поднялась из-за угрозы вскрытия дядиной могилы. Мы с тобой, Лауретта, должны поддержать ее в этом вопросе, мы ей слишком многим обязаны. И потом, кто лучше нее знает, чего на самом деле хотел дядя?
Кузина вздохнула:
– Если ты считаешь, что это может ее успокоить… ладно, согласна, я тоже выступлю против. Джакомо, позвони адвокату Лунетте.
– Его это совсем не обрадует. Он говорил… – начал было Джакомо.
– Без тебя знаю, что он там говорил! – истерически выкрикнула Лауретта, с такой силой грохнув стаканом об стол, что вода пролилась на скатерть. – Адвокаты думают только о своей тактике, сердца у них нет! – Она бросила салфетку на пол и разрыдалась. – Ты что, не знаешь, как я люблю Армеллину? Хочешь, чтобы Ада решила, будто мне приятно видеть, как она мучается? Будто я жду не дождусь, когда же Армеллина откинет коньки, как сказал бы Романо? Оставим эти низости нашим теткам.
– Остынь, не бросайся такими словами. Что это на тебя нашло? Хорошо еще, дети сегодня обедают у подруги Ады-Марии.
– Дети все понимают гораздо лучше, чем ты думаешь!
– Не будем спорить, просто успокойся. Сейчас допью кофе и позвоню адвокату, сообщу ему о твоем решении.
Ада как раз сделала больной инъекцию и прижала место укола ватным тампоном, когда раздался робкий стук в дверь. Это была Грация в сопровождении старшей дочери.
– Можно? Не помешаем? – Кузина пыталась говорить спокойно, даже небрежно, но совершенно очевидно смущалась.
Лукреция молчала. Она еще выросла с тех пор, как Ада в последний раз ее видела, и стала настоящей женщиной – не такой красивой, как Джиневра, не такой яркой, но такой же прямой и решительной, что сразу же и продемонстрировала.
– Да ты вся горишь! Давай-ка поправляйся скорее! – воскликнула она, нагнувшись, чтобы поцеловать Армеллину. Тон был возмущенным, словно болезнь экономки нанесла ей личное оскорбление. Потом она глубоко вздохнула и выпалила: – То, что они сделали, отвратительно. Я решила пойти с мамой, чтобы сказать от имени всей семьи; мы, Ланчьери, с вами. И нам очень стыдно за остальных, вот. Если мы можем что-нибудь сделать, мы это сделаем, только скажи. – И она по-солдатски щелкнула каблуками.
Ада не смогла сдержать улыбки:
– Спасибо, Лукреция.
– Мне ужасно обидно за дядю Тана. Никак не пойму, зачем они хотят выставить его идиотом. Он ведь всегда побеждал меня в шахматы. А когда я начала встречаться с Маттео, объяснил много всякого, чего я не знала: о контрацепции и все такое. Что ты так скривилась, мама? Хочешь, чтобы мы с Джиневрой брали пример с тебя? Дядя был замечательным человеком.
– Это правда, – слабым голосом подтвердила Армеллина, чуть приподнявшись в постели. – Он был замечательным человеком. Великим.
– Знаешь, тетя Адита, – продолжала Лукреция, – я тут как-то вечером в пиццерии встретила твоего друга, Лео Кампизи, с невестой – Чечилией, кажется. Так вот, она все повторяла, как ей в тот день, в Ордале, понравился дядя Тан и как он рассуждал о живописи, какие умные замечания сделал. Это ведь было за день до смерти, да? Наверное, ее можно было бы вызвать свидетелем.
– Надеюсь, ты не сказала ей об иске? – спросила Лауретта.
– Нет, мама же мне все объяснила. А это я сама додумалась. У меня уже три дня все мысли только о том, кого мы позовем в свидетели.
– Надеюсь, это не понадобится, – вмешалась Ада.
Лукреция, взяв Армеллину за руку, села у кровати, а ее мать отошла в сторонку, чтобы шепотом переговорить с кузинами.
– Можешь уже идти, радость моя, – сказала вскоре экономка. – Думаю, у тебя найдутся дела поинтереснее, чем приглядывать за хрипатой старухой. Нет, не целуй меня снова, я вся вспотела.
– Значит, лекарство действует, температура начала спадать, – заметила Лауретта, коснувшись шеи больной тыльной стороной ладони.
– Если у вас есть дела, я могу посидеть с Армеллиной, – предложила Грация, когда дочь вышла.
– Мне нужно забрать детей из школы, – поморщилась Лауретта.
– Давай. Я остаюсь с Грацией. Нам давно не удавалось спокойно поболтать, – ответила Ада.
Армеллина задремала. Кузины переставили стулья к окну, чтобы ее не тревожить, и вполголоса продолжили разговор. Грация была обескуражена поведением братьев, которым удалось перетянуть на свою сторону Умберту, но еще больше – жестокостью матери.
– К чему было вспоминать эти старинные сплетни?
Ада сначала не хотела поднимать эту тему, но, поскольку Грация сама о ней упомянула, собралась с духом и спросила, помнит ли та что-нибудь о ее рождении или о характере ее матери.
– Ничего особенного: мне ведь было тогда всего семь лет, а в это время детям врут с три короба – про аистов и все такое. Мама говорила, моих братьев нашли в капусте. Я помню только, что тетя Маддалена была очень красива. Наша няня тогда сказала, что аист, который тебя принес, клюнул твою мать в ногу, поэтому ей пришлось отлеживаться в постели. Прости, больше вспомнить нечего. Зато я могу многое рассказать о том времени, когда тебе исполнилось двенадцать, потом тринадцать, четырнадцать, пятнадцать – в общем, до тех пор, пока ты не уехала в Болонью. Я ведь все время была рядом – и теперь уже совсем не ребенком. Помнишь, бабушка Ада решила научить меня вышивать и каждый день давала мне уроки? Я постоянно торчала здесь, на вилле. С трудом могу представить, что не заметила бы, случись у тебя какие-то проблемы или если бы дядя вел себя с тобой неподобающим образом. Инцест, беременности, аборты – и все это применительно к девочке, которая каждый день ходила в школу, была первой в классе! И потом, ты уже в средней школе закрутила роман с этим мальчишкой Кампизи, причем с благословения дяди Тана! Это каким нужно быть сексуальным маньяком, чтобы такое вообразить! Надеюсь, эту гадость не придется обсуждать публично. Но если понадобится, можешь смело на меня рассчитывать: я на вашей стороне.
– Я тебе очень благодарна, честно-честно.
– Благодарна? Мне! И это после всего, что ты сделала для Джиневры? Бедная моя девочка, она была так несчастна, так беспокоилась, пока не съездила в Болонью. Уверена, это ты сказала дяде, что мы не можем наскрести денег на учебу в Королевском колледже, и предложила ему дать Джиневре шанс. Кстати, я говорила с ней вчера вечером: говорит, искала тебя в Болонье, но не нашла – она ведь не знает, что ты вернулась в Донору. И обо всем этом деле не знает. Обещала позвонить тебе вечером сюда, на виллу Гранде. Хочет что-то рассказать, уж не знаю, что именно, о твоей подруге-англичанке. Я смотрю, у вас, девушки, завелись секреты!
Около семи Армеллина проснулась и попросила пить. Она пропотела, температура окончательно спала. Грация помогла Аде сменить простыни, потом попрощалась и собралась домой.
Пришла Лауретта с детьми, которые захотели поздороваться с больной. Им было ужасно любопытно: за всю свою жизнь они ни разу не видели экономку в ночной рубашке, тем более в постели, поэтому глядели на нее широко раскрытыми глазами, будто на динозавра.
– Мамочка, – поинтересовалась Ада-Мария, – а когда Армеллина умрет, ты ведь правда покажешь ее нам, прежде чем спрятать в ящик? И не станешь отсылать играть к Ванессе, как когда умер дядя Тан.
– Что ты такое говоришь? – возмутилась мать.
– Им волей-неволей придется нам ее показать. Мы ведь теперь живем здесь вместе с ней, – серьезно сказал Якопо, желая успокоить сестру. – А я вот еще никогда не видел мертвеца, – объяснил он экономке.