– Ну-ка, вы двое, быстро в душ, папа скоро придет ужинать.
Ровно в восемь появился доктор Креспи. Он осмотрел пациентку, обнаружил, что та дышит гораздо легче, и сказал, что, если она проголодается, может позволить себе легкий ужин. Но курс антибиотиков придется продолжать.
– И не оставляй ее на ночь одну: если решит, что ей нужно в уборную, не станет никого звать, встанет сама и снова упадет. Не дай бог сломает шейку бедра – в ее возрасте в придачу к бронхиту нам только этого не хватало.
Упрямство экономки было Аде знакомо: та ни за что не согласилась бы воспользоваться ночным горшком. Поэтому, когда ужин был готов, она попросила Аурелию подменить ее на часок, пока она поест.
– И если будет настаивать на том, чтобы встать, позови меня. Можешь просто позвонить в колокольчик.
Как уже упоминалось, спальня Армеллины соединялась с комнатой доктора Танкреди, и в последние годы дверь между ними всегда оставалась открытой.
– Можешь поспать на дядиной кровати, – предложила Лауретта, когда Ада заявила, что всю ночь просидит рядом с больной, – это все равно что в одной комнате. А на тумбочке на всякий случай есть телефон.
– Пожалуй, не стоит, – покачала головой Ада. И не потому даже, что не прошло еще двух месяцев, как их дядя умер в этой самой постели, – просто ей показалось, что таким образом она нарушает границы его личного пространства. Пока дядя Тан был жив, он никогда не разрешал племянницам забираться к нему в кровать. Когда Ада приходила составить ему компанию во время болезни или забегала поболтать после обеда, приезжая на каникулы, она не могла заставить себя даже присесть на край.
– Здесь есть два кресла, – говорил дядя Тан. – Выбирайте то, что больше нравится, но ко мне не лезьте.
Так что сейчас Ада попросила Джакомо помочь ей поставить в комнате Армеллины раскладушку и оставила дверь открытой, чтобы не пропустить телефонный звонок.
Первым позвонил Джулиано, по-прежнему нежный и заботливый: хотел узнать новости и поделиться своими. Через друзей-адвокатов ему передали, что в прокуратуру Доноры недавно был назначен новый магистрат, довольно молодой и, по словам коллег, не поощрявший агрессивных кляузников.
– Правда, в вашем случае речь идет о существенной сумме, но обвинения пока бездоказательны… Надеюсь, вы подадите протест – не затягивайте с этим.
Он спросил о Лауретте и ее семействе, обеспокоился, узнав о болезни Армеллины, и распрощался, бросив напоследок: «Обнимаю». Сейчас он казался тем, былым Джулиано. Ада спрашивала себя, знает ли его нынешняя пассия об этом разговоре и не замышляет ли она какой-нибудь новой вульгарной выходки. За себя, будучи в Доноре, Ада не боялась, но Джулиано жалела: «Когда вернусь, обязательно надо все прояснить».
Сразу после этого позвонила Дария. Чтобы оправдать свой внезапный отъезд, Ада сослалась на некие бюрократические проблемы. Может быть, позже она расскажет ей об иске, но только когда все закончится: сейчас ей совершенно не хотелось выслушивать гневные тирады подруги по поводу кузенов и теток. Дария в ответ рассказала ей о клиенте, который решил не платить ей за trompe-l’œil, законченный уже два месяца назад.
– А ведь он несметно богат. Какой позор!
Потом она описала пальто, которое видела в витрине на виа Басси и теперь хотела попросить у Микеле на Рождество:
– Не такое красивое, как то, что мы нашли тебе в Венеции, но такого же плана. Не сказать чтобы мне так уж нужно было новое пальто, но оно мне очень идет. И у него есть капюшон. Как сейчас в Доноре, очень холодно? И эта здоровенная вилла хоть прогревается? Смотри не подхвати простуду. Когда возвращаешься?
В общем, обычная болтовня: хорошая подруга (а Дария была хорошей подругой) не думает о продолжительности телефонных звонков, если чувствует, что Аде нужно выговориться, пусть даже Микеле потом закатит ей сцену из-за астрономических счетов за междугородную связь.
4
Джиневра позвонила из Лондона, когда Ада уже уснула:
– Прости, тетя Адита, я была на вечеринке в Челси у подруг-датчанок, а телефона у них нет. Да и в любом случае не могла же я звонить в Италию за их счет! Сейчас иду домой, нашла по дороге телефонную будку.
– Ну, рассказывай, какие новости? – спросила Ада осипшим спросонья голосом.
– Никаких, к сожалению. Знаешь, я, конечно, поискала, но, похоже, в университете никто не слышал о твоей подруге Эстелле. И об этом ее профессоре тоже. Ты уверена, что они были из лондонского Королевского колледжа, а не из другого университета?
Уверена ли она? Ада не помнила, сверялась ли с программой конференции, тогда это просто не пришло ей в голову. Но зачем бы Эстелле врать?
– А знаешь, что я еще сделала, тетечка? – продолжала Джиневра. – Мы с моей соседкой по комнате, Брендой, сходили на телефонный узел, просмотрели список всех абонентов Манчестера… И, к нашему безумному удивлению, не обнаружили ни единого Йодиче!
– Наверное, это фамилия матери, а они записаны под отцовской.
– Мы тоже так подумали. Работники телефонного узла нам сказали, что у них есть какая-то новая программа и, хотя по номеру имя абонента узнать нельзя, зато можно проследить адрес. Мы попросили их посмотреть, и теперь я знаю, где живет твоя таинственная подруга, – улицу и номер дома. Не спрашивай, я все равно не запомнила их наизусть, но в блокноте записала. Бренда (она из Манчестера – помнишь, я тебе говорила?) утверждает, что это какой-то район на окраине. Так что мы решили проверить все на месте.
– Ну нет, Джиневра, хватит! Неужели ты специально туда поедешь?
– Представь себе! Я все равно собиралась на следующие выходные в Манчестер: у нас сейчас курс по индустриальной революции, а там, кажется, расположен самый важный в Соединенном Королевстве музей по этой теме. Не волнуйся, остановлюсь у родителей Бренды. Ну и узнаем наконец, почему эти люди не подходят к телефону.
Ада спросила себя, как это ей раньше не приходила в голову мысль, что звучащие в тишине телефонные трели могут попросту означать, что квартира необитаема: например, если после их июньской встречи семейство Йодиче выселили за неуплату. Она вспомнила ироничные слова Эстеллы про итальянского шарманщика с обезьянкой, готового за медный грош предсказать судьбу. Комедианты, шарлатаны, лжецы… Но зачем лгать ей?
– Ой, тетя, тетечка, прости, у меня монетки кончаются, а больше с собой нет. Я позвоню на следующей неделе. Спокойной ночи!
Вернувшись на раскладушку, Ада попыталась снова заснуть. Ей вспомнилось нежное лицо Эстеллы, ее печальные глаза, неохотное подчинение «шаману», потоки слез и отказ служить для него медиумом… С тех пор прошло всего шесть месяцев, но ей казалось, что все случилось в какой-то другой жизни.
В темноте заворочалась Армеллина: наверное, разбудил телефон или звук голоса, хотя Ада и пыталась разговаривать тихо. Она взглянула на светящийся циферблат будильника на стуле и поморщилась: почти час, а Креспи просил сделать вторую инъекцию ровно в полночь. Как можно было забыть?
Она встала, накинула халат, не включая в комнате свет, прошла в ванную, где уже было приготовлено все необходимое, тщательно вымыла руки и намочила ватный тампон спиртом. Потом, мысленно благословляя изобретение стерильных одноразовых шприцев, которые не нужно перед употреблением долго кипятить, достала один из упаковки, надломила ампулу с антибиотиком, аккуратно набрала жидкость и, вернувшись в комнату, тихонько потрясла Армеллину за плечо:
– Просыпайся. Придется на минутку включить лампу: пора делать укол. А потом снова ляжем спать. Поворачивайся на бок.
– У тебя такая легкая рука, – вздохнула Армеллина. – Совсем как у Танкреди.
Покончив с неприятным, Ада сразу же погасила свет, оставив только тусклый ночник на тумбочке. Коснувшись больной, она почувствовала, что та вся горит.
– Пока ты не уснула, давай-ка измерим температуру. – Она достала термометр и уселась в кресло, поглядывая на часы. После вечернего спада снова начался жар: тридцать восемь и пять. – Как ты себя чувствуешь?
Головой Ада понимала, что причиной ухудшения не может быть задержка с уколом на три четверти часа,