Встав бок о бок перед престолом, Ада с Армеллиной опустились на колени и протянули государям ветви мирта и земляничного дерева. В ответ Аид промолвил: «Вы пришли вдвоем, и двое вернутся с вами назад. Ни единой душой больше».
Ада знала этот закон: Армеллина для того и взяла ее с собой, чтобы не выбирать, как ей когда-то уже пришлось, кого из близнецов вывести из мира мертвых.
Но в последний момент она почувствовала совсем другой импульс, которому не смогла противиться, и, бросив меч, вырвала из рук Персефоны ребенка. Тот извивался, изо всех сил желая остаться, но Ада погладила его по спине, прижала к себе («Пойдем, Марчелло!») и не оглядываясь бросилась по коридору к лестнице. Дойдя до костей Фабрицио, она переступила через них, а потом, уже на полпути наверх, услышала за спиной хлюпающие по ступенькам шаги, словно кто-то набрал полные ботинки воды и теперь с трудом передвигает ноги. Значит, она снова заставила Армеллину выбрать. Кого же из двух? Ада сгорала от любопытства, но знала, что ей нельзя оборачиваться, и продолжала идти, пока не увидела ослепительный дневной свет. Перешагнув окровавленных козленка и ягненка, она протиснулась в дверь, крепко прижав к себе мальчика, молча закрыла глаза и стала ждать. Хлюпающие шаги приблизились, прозвучали по каменному порогу, скользнули мимо, и двери Аида с грохотом захлопнулись.
Ада открыла глаза и оглянулась: в объятиях Армеллины, склонив голову ей на плечо, было тонкое тело подростка в матросском костюмчике со сбившейся набок юбкой. По спине спасительницы змеились длинные мокрые волосы, пряди которых, мало-помалу подсыхая, превращались в золотистые кудри.
Сон Ады был прерван ужасным грохотом и треском. Она почувствовала, сперва головой, потом по характерному холодку в животе, что летит куда-то в бездну, и в тот же миг ее снова бросило вверх.
Она инстинктивно прижала ребенка к груди, на мгновение остолбенела, поняв, что обнимает пустоту, и открыла глаза. Каюту освещала только тусклая лампа над койкой Грации. По полу катались, скользя, словно на роликах, и врезаясь в стены, две пары туфель и дорожный чемодан.
– Нас так всю ночь будет болтать, – заметила кузина, увидев, что Ада проснулась. – Тебя не мутит? Уж на что я не страдаю морской болезнью, но сейчас почти готова выпить таблетку ксамамина. Хочешь, поделюсь?
Они не могли заснуть целую вечность. Шторм все не утихал. Паром поднимался на гребень очередной волны, на долю секунды замирал и падал вниз, в пропасть, казавшуюся бездонной, но в конце концов с оглушительным грохотом все-таки достигал дна. Казалось, он не выдержит вибрации и попросту развалится на части. «Тонем!» – думала Ада, схватившись за край койки, чтобы не упасть. Но через мгновение «Мистраль», словно втягиваемый воздушной воронкой, опять задирал нос к небу и начинал быстро взбираться на волну, чтобы потом снова рухнуть вниз.
Ада и Грация уже много лет не сталкивались с таким ужасным штормом, благо на смену морским путешествиям теперь пришли регулярные перелеты. Они, разумеется, знали, что современные корабли способны выдержать и куда худшие бури: с конца XIX века в этом проливе вообще не случалось кораблекрушений, не говоря уже о больших лайнерах. Но при каждом падении в бездну, при каждом ударе волн они начинали сомневаться, что «Мистраль» и на этот раз сможет остаться на плаву.
Снаружи доносились громкие голоса, грохот распахивающихся стальных дверей, скрежет цепей – но никаких сигналов покинуть корабль.
Аду непрерывно рвало. Кузина предусмотрительно сложила ей на подушку все имевшиеся в каюте полотенца, несколько долек лимона и флакон одеколона: при такой качке встать с койки и дойти до туалета в коридоре не смог бы никто. Хотя будь у них силы оторвать головы от подушек, хватило бы и умывальника в каюте.
Через несколько часов, показавшихся обеим бесконечно долгими, море постепенно начало утихать. Волны стали не такими крутыми, интервалы между падениями и подъемами увеличились, и Ада с Грацией смогли наконец забыться – сперва беспокойным оцепенением, а потом и настоящим сном.
Когда они проснулись, море утихло, а корабль не двигался. «Мы добрались, мы в порту», – радостно подумала Ада, услышав стук в дверь.
Она встала, надеясь, что это стюард с сообщением о прибытии и просьбой освободить каюту, но с удивлением обнаружила за дверью смертельно бледного водителя катафалка.
– Ночью, пока мы были в море, случилось несчастье, – промямлил он, крутя в руках фуражку. – И ничего теперь не поделаешь. Не было еще на моей памяти, чтобы такое…
За ним стоял капитан парома – его Ада узнала по золотым галунам на кителе.
– Да-да, никогда такого не случалось, – повторил капитан. – Не понимаю, как это вообще могло произойти. А когда прибыли в порт, было уже слишком поздно. Разумеется, вам будет выплачена компенсация, рейс застрахован, но я понимаю, что такую потерю невозможно выразить в деньгах. Непонятно даже, как и кто будет это оценивать.
Ада и Грация недоуменно переглянулись. По-прежнему в пижамах, они дрожали от холода и от смущения перед двумя посторонними мужчинами, особенно Ада, которая опасалась, что могла перепачкаться рвотой. В конце концов объясняться взялся водитель, хотя он и сам знал о несчастье только по чужим рассказам, поскольку доступ в гараж посторонним был запрещен, а в тот момент, когда все случилось, он вообще спал. Его подняли с койки гораздо позже и вместе с другими владельцами транспортных средств немедленно препроводили на нижнюю палубу, где они смогли воочию убедиться в том, что гараж частично опустел.
Это произошло около двух часов ночи, когда паром находился в открытом море, вдали от любого побережья, на глубокой воде – и в самом центре штормового фронта. В гараже нижнего уровня палуба из-за чудовищной качки кренилась то в одну, то в другую сторону, и некоторые машины, несмотря на загнанные под колеса стальные клинья-башмаки, начали сталкиваться друг с другом. В катафалк похоронного бюро, припаркованный у задней аппарели [110], врезался всем своим весом грузовик, а в тот – другие машины. И механизм аппарели не выдержал.
– Никогда еще в истории современного судоходства такого не бывало. – Капитан с трудом сдерживал слезы. – Повезло, что гараж первой палубы расположен на два метра выше ватерлинии, иначе вода моментально заполнила бы трюмы и мы бы пошли ко дну.
Когда встревоженные шумом матросы спустились вниз (потеряв некоторое время на то, чтобы найти ключи и раздраить внутренний люк), они с ужасом увидели откинутую аппарель и гребни высоких волн, которые бились о борт корабля, всякий раз забрасывая внутрь длинные языки пены.
Катафалк, грузовик и еще четыре машины уже смыло в море. Они утонули, и с этим уже ничего не поделаешь, невозможно даже найти место, где они были потеряны, ведь ветер, волны и моторы непрерывно влекли корабль вперед. Остановиться, развернуться, начать поисковые работы, да еще в темноте, при таком шквалистом ветре, прыгая вверх-вниз по волнам высотой с гору? Нет, это невозможно. Им едва удалось задраить аппарель, удвоив количество башмаков для оставшихся автомобилей.
– Какая чудовищная катастрофа, – продолжал сокрушаться капитан, – ужасная, непредсказуемая случайность. Поверьте, рейс был застрахован, и убытки: автомобили, товары, багаж – все будет компенсировано. Но я только утром узнал, что среди машин был катафалк. Ваша родственница, ее тело – нет такой суммы, которая могла бы вернуть или возместить утрату. Я здесь, чтобы от лица компании и моих подчиненных выразить вам огромное сожаление и предоставить все необходимое.
– Тогда прежде чем сойти на берег, я хотела бы отправить каблограмму, – сказала Ада. – Это возможно?
Войдя в радиорубку, она написала Лауретте: «Ты обо всем узнаешь из газет и новостей по телевидению. Армеллина покоится на дне моря: в конце концов ей расхотелось ехать в склеп Малинверни. Она сама так решила: просто открыла дверь и ушла. Мы с Грацией возвращаемся завтра самолетом. Надеюсь, с таким штормом, как сегодня