Эти глаза показали ему Персеваль и Риан в ее объятиях; девушки беззвучно скользили через центр вращающегося мира. За маршевым комплектом на спине Персеваль тянулись струйки пара – ручеек реактивной массы. Великому холодному Врагу обычно такие жертвы старались не приносить, но в экстренной ситуации можно было сделать исключение. Это была жертва. Жертвоприношение, которое совершили во славу Энтропии.
Она, как и большинство богов, эту жертву не заметила.
Прах отличался от других богов, и он не особо вникал в то, кому предназначалась эта жертва. Она привлекла его внимание – хотя, если честно, эти девушки появились в его поле зрения уже давно, – и этого было довольно.
Дотянуться до колонии Персеваль Прах не мог. Она его не увидит; она его не услышит. Она останется слепа и глуха к его льстивым речам. Он не мог смотреть ее глазами, говорить ее губами. Она обладала всей полнотой власти над своей колонией. Доступ к дочерней колонии, недавно созданной внутри Риан, скорее всего, Праху тоже был запрещен, и этот запрет станет лишь сильнее со временем, когда Риан научится повелевать колонией и наложит на нее отпечаток своей.
Но цепи, сначала ставшие платьем, а теперь превратившиеся в простую двигательную установку, из которой вылетала струйка воздуха… У этой колонии не было направляющего ее интеллекта.
Прах потянулся к ней, используя беспроводные подключения и негромкое гудение телеметрии, в которой плавал мир. Он увидел то, что видит колония, – правда, строго говоря, глаз у нее не было. Он узнал, какова на вкус кожа Персеваль, почувствовал ее жар (она была очень смелая и очень больная), почувствовал, как прижимаются ее кости и кожа к маршевой установке – так же как мужчина чувствует хребет любимой женщины, прижавшейся спиной к его груди. Он почувствовал, как руки Риан сжали лямки ранцевого двигателя, когда она вцепилась в грудную клетку Персеваль, дрожа от страха.
Словно человек, которому нужно разбудить ребенка так, чтобы тот не заплакал, Прах пощекотал края колонии маршевой установки. Это была дурацкая, тупая, искусственно ограниченная система. Он сделал ее целостной, чуткой, сообразительной. Она была предназначена только для того, чтобы выполнять приказы. Прах дал ей своего рода автономию.
Персеваль и Риан пролетели под кабелями; поскольку тут не было атмосферы, которая могла отразить или смягчить свет, тени кабелей оставались резкими, словно бритва. Они пролетели мимо центра мира, где находился дом Праха и где истлевал брошенный мостик. Глаза Риан задвигались: она прочла черные с золотом буквы, выведенные на корпусе.
«Лестница Иакова».
Слова были нарисованы на фоне двойной спирали, окрашенной в зеленый, желтый, красный, белый и синий цвета.
– Это мой мир, – сказал Иаков Прах, когда Персеваль и Риан, находящиеся в руках его новорожденного сына, оказались над кожей его домена. – Мой мир. Мое имя.
Фантомная боль.
Это просто фантомная боль. Но на самом деле у Персеваль ничего не болело. Ей скорее казалось, что ее крылья изгибаются, растягивая напряженные, оскорбленные мышцы ее груди и спины.
Должно быть, все дело в прикосновении холодного космоса к незажившим ранам, в перерезанных нервах и в перепрограммирующем уроне, нанесенном антимечом. Рана все еще кровоточит, а кровь и колония Персеваль все еще пытаются дотянуться до ее пропавших членов и отрубленной плоти. Ей придется каким-то образом остановить кровотечение. Нужно залечить рану, которая не поддается лечению.
Она не обманывала себя и не верила, что когда-нибудь заменит то, что отрезало такое оружие, как «Невинность».
Поэтому она сосредоточила внимание на Риан: та сжалась в комок и дрожала от холода, но при этом крутила головой во все стороны, стараясь увидеть как можно больше. Персеваль сосредоточила внимание и на том, что находится вдали от Риан, – на противоположной стене мира, до которой оставалось еще полпути. Там должен быть люк или шлюз. Там должен быть способ проникнуть внутрь.
Хотя она и была возвышенной, хотя она и могла частично чувствовать крылья, которых лишилась, но ее пальцы уже теряли чувствительность. Между ней и Риан не скопилось тепло, это произошло даже в самом холодном воздухе. Но здесь не было ничего, кроме Врага – он окружал их, лишая тепла и сил. Их всех поджидала великая пустота.
Нельзя допустить, чтобы сейчас она поглотила Персеваль.
Риан задвигала челюстью, упрямо сжав губы. Правда, сейчас она все равно ничего не могла сказать – Враг просто украл бы ее слова, а с ними и еще одну частицу тепла. Поэтому Персеваль порадовалась тому, что Риан хватило ума заткнуться и просто держаться за ремни.
Им нужно больше ускорения. Это система требовала тонкой настройки: с одной стороны, Персеваль не хотела врезаться в дальнюю часть центра, обладая гораздо меньшей инерцией, чем он. С другой стороны, им нельзя пролететь мимо, а затем пытаться вернуться. Персеваль такой маневр, возможно, переживет, но колония Риан сейчас была совсем новой и уязвимой.
Если они пролетят мимо цели, Риан превратится в ледышку, и, даже если Двигатель вернет ее к жизни, ее мозг, возможно, будет поврежден. А может, удастся воскресить только ее тело, но не личность.
Персеваль нравился голос Риан. Ей не хотелось, чтобы Риан его лишилась.
Когда они приблизились к гигантской тени дальнего края мира, Персеваль поняла, что есть еще одна проблема: необходимо учесть движение относительно мира. Мир вращался величаво, но, когда они пересекли его центр, направление этого движения, казалось, сменилось на противоположное. Иными словами, если стена, из которой они вышли – стена шириной в несколько километров, а они вышли у ее вершины или обращенного к солнцу края, – вращалась влево, то стена впереди вращалась вправо, и они плыли не в ту сторону, чтобы выбрать ту же скорость, что и у нее.
Персеваль надеялась, что у них достаточно реактивной массы, и она внесет свой вклад. Возможно, ее нужно экономить… Но когда они заскользили вдоль молчаливых, вращавшихся на дальней стороне кабелей толщиной с тело человека, ей понадобилась маневренность. Она должна была подготовиться. Медленно, чтобы не пугать Риан, Персеваль ослабила хватку на плечах своей сестры. Пальцы Риан, вцепившиеся в ремни, побелели. Персеваль рискнула оторвать взгляд от стремительно приближающегося корпуса и увидела, что кожа на пальцах Риан треснула, но она продолжала держаться за Персеваль и прижиматься к ней.
Персеваль уже не чувствовала свои пальцы. Жестокая ирония заключалась в том, что холод жалил призрачные