В цвета, бушующие в этой смертельно опасной реке.
Риан сделала шаг в сторону и тяжело задышала, уперев руки в колени. Бенедик прыгнул, приземлился рядом с ней, опустившись на корточки, а затем таким же эффективным движением встал. В этой комнате было хорошее освещение, позволявшее ее рассмотреть, – голубые волны света текли по стенам, словно отражаясь от реки, но в данном случае их источником была сама река.
Легкие Риан горели, хотя ей казалось, что ее мышцы до сих пор сильны. Желчь и горечь поднялись по ее горлу; желудок выворачивался наизнанку. Кожа на ее руках поднималась, образуя пузырьки, похожие на чечевицу. Воздух уже был разреженным, и концентрация кислорода в нем продолжала падать; как ни втягивала Риан в себя в воздух, как бы она ни выдыхала его, она не могла надышаться.
– Когда мы ослепнем? – спросила она у отца и подумала о том, не растет ли у нее первая молочно-белая катаракта.
– Доза не превышает четырех зивертов, – ответил Бенедик. – Симбионт защитит тебя.
– На какое-то время.
– Когда он перестанет это делать, о тебе позабочусь я, – сказал Бенедик.
Гэвин полетел над водой; ползучий свет отражался от нижней поверхности его крыльев, и поэтому василиск сиял, словно голубой драгоценный камень. Тристен соскользнул к Бенедику и Риан.
– Бегите дальше, – прохрипел он, выпрямляясь.
Но Риан стошнило. Она согнулась, все еще упираясь руками в колени, и между ее зубами вытекали едкие, нитевидные ручейки слизи и желчи. Пузыри на ее ладонях лопнули. Ее руки заскользили на собственном внешнем слое кожи, влажной от вытекавшей лимфы.
Когда Тристен взял ее за локоть, она почувствовала, что из его кожи тоже сочится жидкость.
– Беги дальше, – сказал он. – Ради Персеваль.
Риан выплюнула еще один комок рвоты и заставила себя выпрямиться.
– Гэвин! – позвала она. – Веди нас!
В ответ он лишь скользнул вбок, повернул и направился к берегу. Затем он пролетел над площадкой и дальше, прочь.
Они последовали за ним; их ноги уже покрылись волдырями. Затем стошнило Тристена; отвернувшись в сторону, он извергал из себя рвоту, не переставая бежать. От бега вниз по склону тряслись ступни, лодыжки, бедра, колени. Сила тяжести менялась от уровня к уровню, а иногда даже на каждом шагу. Они шатались. В тех местах, где тело Риан касалось одежды, от него отделилась кожа.
Снова и снова на Риан накатывала тошнота. Когда она попыталась смахнуть волосы со лба, в ее ладонях остались клочья волос.
Пол скрипел и дрожал под их ногами; от ржавых металлических пластин отделялись хлопья; зазубренные края ломались, если Риан со спутниками пробегали слишком близко от них.
Еще через час Бенедик опустился на колено. Риан хотела подойти к нему, но он выставил руку, останавливая ее. У него начался долгий приступ тошноты, и в конце концов пена, которая текла из его рта, стала синей – цвета его крови.
Он встал и согнулся, уткнув кулаки в живот. Его снова затошнило. Риан была готова поклясться, что в нем уже ничего не осталось, но он все-таки что-то нашел.
Капли своей собственной синей крови.
У Риан закружилась голова, и она пошатнулась. От увиденного у нее тоже начался рвотный позыв; мышцы сократились, словно кто-то ударил ее в живот. Риан снова протянула руку отцу, и на этот раз он взял ее и позволил потянуть себя дальше.
Когда пошел четвертый час, Риан подумала: если бы две недели назад кто-то сказал ей, чем она будет заниматься во имя любви к непорочной принцессе, она бы рассмеялась ему в лицо. Когда пошел пятый час, ее суставы ныли, а на ладонях появились такие волдыри, что руки не могли удержать бутылку с водой и тем более снять с нее крышку, Риан подумала: вот что дала мне Персеваль. Когда пошел шестой час, она думала только о боли, о тошноте и о том, чтобы не упустить из вида Гэвина и Бенедика и Тристена – из предела слышимости.
Когда пошел седьмой час, она уже не думала. Она двигалась вперед, страдая и очищаясь, – освежеванное, окровавленное существо, которое бежит, спотыкается, а затем бежит снова.
А Гэвин вел их вперед – вперед и вниз, через преисподнюю.
23
Во имя Твое
Пора, пора уж мне огни тушить,
Что толку эту рухлядь ворошить!
Когда они спустились – или поднялись – от реки к двигателю, Риан уже час вела Тристена за руку. Он качался и не мог идти сам, и его бледная кожа отслаивалась или покрывалась лазурными и сине-зелеными пятнами в тех местах, где Риан прикасалась к нему. Гэвин сидел на его другом плече. Риан не была уверена в том, что вес василиска помогает ее дяде идти, но Тристен не жаловался.
А он, в конце концов, взрослый мужчина и может сам принимать решения. Даже если, мрачно подумала она, его ведет за руку ребенок.
На самом деле Тристен, конечно, был ни в чем не виноват. После долгого заточения он ослабел, и Риан казалось, что лишь какая-то дьявольская сила не дает ему упасть. И, кроме того, Тристена подвели его светлые глаза; ожоги роговицы ослепили его.
Вода стала более горячей, пар – более плотным. И из пара донесся голос Крупицы:
– Впереди будет перекресток, – сказал он. – Поверните налево. Если пойдете дальше, вам будет слишком горячо.
Вверх по реке, к пробитому кометой ядру реактора.
Риан сосчитала щелчки на детекторе излучения своей колонии и порадовалась, что ей не придется самой выяснять, насколько там «горячо».
– Благодарю, Крупица, – официальным тоном сказала она.
Зверь поклонился, хотя и не поцеловал ей руку. Вот и отлично.
– Не стоит благодарности, Риан Конн, – ответил он и исчез в воде, словно воспоминание.
Они вылезли из вентиляционного отверстия в стене и обнаружили тропу – настоящую тропу, хотя и узкую; мягкая трава вела к синей стене, а затем поворачивала за угол. Это было совсем не похоже на жуткий маршрут по пересеченной местности, который привел их сюда.
– Быстрее, – сказала Риан.
– На четыре дня, – ответил Бенедик, задыхаясь, и задвигал челюстью, словно собирался выплюнуть зуб.
Кто-то двигался на