Был уговор – я позвала Чернобога, выпустив охапку его перьев, шерсти и чешуи. Во плоти, он явился незамедлительно, втекая чернильной густотой, сопровождаемой клубом дыма.
– Здравия желаю, юная революционерка. Где Янус? – стандартно спросил он.
– Заканчивает дела с Сердцем мира, – ответила я устало. – Сейчас явится.
– Явился и не запылился, – раздался надменный голос. – Кощей? Это, признаться, неожиданно, что ты здесь. Я думал, ты помер. – От меня не ускользнуло, как при виде моего тайного союзника Яна подкосило: фундамент притворного пофигизма дал трещину, а краска на фарфоровой маске подтекла.
Я посмотрела на него в упор, но божество не ответило взаимностью – адресовало острый взор и защитную усмешку Чернобогу.
– Иголочка, – шипяще обратился ко мне бог. Он по-прежнему не смотрел, и мне было несколько легче от этого факта. Я бы не вынесла его глаз: ни срединного, ни порядка, ни хаоса. – Авиценна изрек, что стоит остерегаться мухи, что сидела на дохлой змее, и сахара, смешанного с ядом. Ты согласна с древним врачевателем?
– Я бы согласился, – впрягся Чернобог. – В том случае, если бы Авиценна говорил, что Янус – лживый аморальный ублюдок. Предатель. Предатель!
Пространство сотряслось от крика Кощея: на вид он был сломлен; выпучив глаз, он смотрел на врага, которого обходил со всех сторон, как на джекпот. Мы сошлись в той точке, где и должны были. Это недосказанность Яна, моя подозрительность и Воронова боль связали наши дороги в единый узел.
– Прости меня, Кощей.
Слова будто пошатнули бетонные опоры предельного Этажа. Я, стоя поодаль между существами, услышала, как тихо и одновременно громко прозвучали эти вкрадчивые речи. Кощей дышал тяжело, ноздри его раздувались от гнева, губы сжимались до обескровленной линии.
Ян откинул полы пальто, опустился сначала на одно, затем на другое колено, лицо обратил к разбитому кафелю; руки, заполненные знаками, коих я доселе не видела, и теми, что мне были знакомы, бог выставил вперед. Он принял ровно ту позу, что я увидела в воспоминании Чернобога. Это раскаяние, инитийский возрок. На Кригеллоне, в разговоре на пляже, напарник не глумился над другом, а действительно просил прощения… авансом? Что-то не сходилось.
– Мне нет оправдания. Я не могу спать с тех пор, как оставил тебя. Я думал, ты погиб от горя и одиночества, – говорил ровным голосом Ян, но я знала, что ему дорого стоило принятие своей вины. – Все очень запутанно. Позволь объясниться. Дай шанс.
Чернобог рявкнул:
– Не поверю ни единому слову!
– Как и прежде, я служу Тайной канцелярии, – выстрелила череда слов, и Ян поднял голову на Кощея. – Разведка. Отдел междумирных преступлений. В Агентстве я работал под прикрытием.
Я закашлялась. Неожиданный поворот – Ян меня не предупреждал. Я будто бы склонялась к подобной мысли, ведь Тайная канцелярия белой нитью проходила через жизнеописание моего коллеги. Но, стоило ему раскрыть карты, все встало на свои места: и почему сгибался под плетью теневых богов, выслуживаясь не столько перед Креацией, сколь перед Канцелярией, чтобы доказать верность и вступить в ряды. Зачем только ему далось АИН? Едва ли из патриотической миссии.
Ворон молчал. Ян поднялся на ноги, показал безымянный палец с символом ладони и лотосом внутри:
– Здесь доказательство того, что Агентство устраивает апокалипсис искусственным способом. Эти гады и твою планету изничтожили, и твою, Иголочка. – Бог отвел руку. – Мне нет прощения за то, как я с тобой поступил, Кощей. Благими намерениями вымощена дорога в Ад. Я знаю. Ты скучал по родине, а я мечтал вернуть тебе дом и изобличить черных риэлторов. – У меня сперло дыхание, пока я слушала признание, высеченное на Яновой судьбе. Все это было неправильно, но… объяснимо. – Благодаря запретной магии я умею проникать в рубку Великого Программиста и «копаться» в его чертежах еще до спуска по планам. – Ян помолчал, отведя взор. Набрал воздуха. – На Кригеллоне я накосячил. Специально сломал ступени, чтобы ликвидация сорвалась, но не нашел вирусного протокола, который вызывает судный день: с твоей чертовой планетой все было изначально наперекосяк. Мы застопорились на Третьем. И… Все. – Напарник надавил на глаза, потирая их. – Прости меня. Прости. Прости! Я не могу выбросить из головы эхо твоих молитв. Я жестоко поступил с тобой и буду обращен в камень после смерти.
Тишина была недолгой. Чернобог заклокотал. Засмеялся, хватаясь за живот; надрывно, бешено, долго смеялся бог, а после закричал:
– Ни за что, вот те «крест»! Вера Беляева, – обратился ко мне больной фонарь его зрячего глаза, – мы заключили сделку, чтобы спасти Януса от смерти. Отдай долг кровью.
Напарник вздрогнул и медленно перевел на меня взгляд. Его голос зазвенел от натяжения:
– Солнышко, а почему ты умолчала о сделке с Дьяволом?
«Ведь и ты не рассказал, что ты божественный ноль-ноль-семь», – прищурилась я, но остервенелый вид Кощея вернул меня на землю.
– Кто ж знал, что продажа душ в ходу… – пробормотала я.
Напарник нащупал мою ладонь и, найдя пальцы, сплел со своими. Я улыбнулась одним уголком губ: это было похоже на знак прощения. Лукавить не стану – мне нравилось, что Ян не умел долго злиться на меня.
– Доволен? Наигрался? – внезапно спросил напарник.
Я перевела непонимающий взгляд с Яна на темнеющего от духовной накипи Чернобога.
– Янус… Ты, кажется, обо всем догадался. – Бархатный голос Чернобога побудил бога завести меня за правое плечо и расцепить пальцы. Мне стало холоднее без его прикосновений, но не то время, чтобы думать о романтической ерунде.
– О чем это он? – спросила я.
– Зачем валился на колени? – усмехнулся Чернобог. – К чему ломал комедию?
– Закрывал гештальт, – саркастически улыбнулся напарник. – Тебе не понять, что такое совесть.
Я заметила кое-что, что насторожило меня: Ян завел руки за спину и сдавил магические знаки на пальцах – нервный тик из воспоминаний, связанных с его воспитателями.
– Ян! – окликнула я.
Напарник метнул в мою сторону взгляд изогнутых полумесяцами глаз и сказал:
– Порядок, детка.
Я нахмурилась и поднырнула к богу под руку:
– Объясни же, в чем дело. Я пойму. Приму. Прости, что перетрясла всех твоих скелетов в шкафу, что была не лучше инитийской журналистки из желтой прессы. Но ты мне небезразличен. Я люблю тебя, Янус. И, – сглотнула, – знаю, что ты делал кригеллонским летом.
Бог погладил меня по щеке, натянув улыбку:
– Да что ты говоришь, подглядывающая из подглядывающих, – на меня обратили взор, и мое сердце совершило кульбит, когда Двуликий привычным щелчком ударил по значку «Барселоны». – Fide sed vide 101.
– Еще на