Протянул мне руку, я осторожно её пожал, дабы случайно не сломать какую-нибудь из старых, потерявших былую крепость косточек. От Брежнева пахло табаком. Что ж, несмотря на запрет врачей, продолжает баловаться любимыми сигаретами «Новость». Правда, как я читал на каком-то сайте, специально для генсека набивали их отборным табаком «Вирджиния», так что даже мне, некурящему, этот запах нравился[3].
— Тебя как звать?
— Арсений, а отчество, как у вас — Ильич, но можно и без отчества, — сказал я, будучи уверенным, что мои данные Брежневу представили, и либо он их реально забыл, либо специально делает вид, что не знает, как меня зовут.
— Очень приятно, Арсений… Ну ты как меня лечить собираешься? Мне вон Миша, — он кивнул на Косарева, — говорил, ты в людей иголки втыкаешь?
— Не без этого, — улыбнулся я. — Но это совсем не больно.
— А ты думал, я испугался? — хохотнул генсек, демонтируя вставные зубы. — И не такое приходилось терпеть. Помню, в апреле 43-го на сейнере переправлялись на берег Цемесской бухты. И тут наткнулись ан мину… От взрыва меня так подбросило, что я улетел в воду. Хорошо, что плавать умел, не утонул в ледяной воде. Меня потом спиртом отпаивали.
Его взгляд устремился сквозь меня, в прошлое.
— А как-то меня интуиция выручили. И не только меня, — продолжил он, по-прежнему глядя сквозь меня. — Когда я на Малой земле проводил партактив на открытом воздухе, в середине доклада сзади и спереди от нас упали снаряды. Третий снаряд, как говорили на фронте, был наш. Вот тут я и отдал приказ: «Встать! Влево к лощине триста метров бегом — марш!». Как оказалось, интуиция меня не подвела политрука. Третий снаряд и в самом деле взорвался там, где минуту назад находились люди.
В этот момент в зал тихо вошла пожилая женщина с собранными на затылке в пучок седоватыми волосами и в переднике.
— Здравствуйте! — поздоровалась она со мной, вытирая руки полотенцем. — А у меня сырники готовы, можно под чай отведать.
— Что, может и правда почаёвничаем? — предложил Леонид Ильич, обращаясь сразу и ко мне, и к Рябенко.
— А я бы лучше сначала провёл сеанс, — сказал я. — Как говорится, сделал дело — гуляй смело.
— И то верно, Леонид Ильич, пусть уж поработает с вами, а потом и сырников под чаёк отведаем, — неожиданно поддержал меня Рябенко и добавил. — Арсения тоже угостим.
Брежнев пошамкал губами, потом вяло махнул рукой:
— Ладно, говорите, что делать надо.
Александр Яковлевич вопросительно посмотрел на меня. Что ж, настало время брать вожжи в свои руки.
— Где мы можем уединиться? — спросил я. — В кабинете есть диван или тахта?
— Есть диван, из натуральной кожи, я на нём, случается, прилягу после обеда отдохнуть — да и засну.
— Прекрасно, может, и во время сеанса поспите… Кстати, простынка есть какая-нибудь? Подложить не мешало бы.
— Я, конечно же, могу присутствовать? — спросил Косарев.
— Простите, но мне для качественной работы потребуется полная уединённость с пациентом. Да и Леонид Ильич может ощущать дискомфорт от присутствия третьих лиц. Мы этот вопрос уже обсуждали с… с человеком Геннадия Юрьевича, мои пожелания должны были передать товарищу Рябенко.
Михаил Титович поглядел на начальника охраны генсека, тот пожал плечами и развёл руками, мол, так и есть.
Вскоре первое лицо государства лежало на диване, животом на простыне, а я протирал его спину смоченным в спирте тампоном. Затем протёр так же каждую иглу, и только после этого стал ввинчивать их одну за другой в довольно-таки толстую кожу генсека.
— Не больно? — поинтересовался я, ввинтив третью по счёту иглу.
— Нет, совсем не больно, — отозвался генсек. — Мне говорили, что результат может сразу проявиться. Это правда?
— Когда как, — уклончиво ответил я. — Я сейчас заодно энергетически воздействую на ваш организм, чтобы эффект был сильнее.
— Это как?
Брежнев попытался вывернуть шею, чтобы покоситься на меня, это удалось ему с трудом. А я вкратце рассказал о своей системе. Почему бы и нет, если ни Шумский, ни Геннадий Юрьевич не запрещали мне этого делать…
Леонид Ильич проникся. Покряхтел и выдал:
— Тогда давай, воздействуй. Может, получше себя почувствую, а то в последнее время какой-то развалиной себя ощущаю.
Тут я был с ним согласен. Одного взгляда на престарелого вождя было достаточно, чтобы понять — Брежневу осталось недолго. Если точнее, то три года ровно. А я должен был сделать так, чтобы он протянул как можно дольше, и при этом выглядел бодрым и полным сил. Да ещё и проникся теми идеями, что я должен вложить ему в голову.
— Честно скажу, — проскрипел генсек, — просил товарищей отпустить меня на заслуженный отдых, а они ни в какую. Мол, народ вас любит, замену вам найти будет трудно. И дальше в том же духе… Подхалимы.
— Это правда, любит вас народ. И я уж постараюсь сделать так, чтобы вы чувствовали себя бодрее и могли с этим самым народом как можно чаще встречаться.
— Надеюсь, это не пустая болтология, — буркнул Леонид Ильич, однако в его голосе я уловил проблеск надежды.
А помимо этого, подумал я, придётся и установку на новый политический курс в твой мозг внедрять, дорогой ты наш генеральный секретарь КПСС. Сегодня же и начнём, помолясь.
Сначала я всё же измерил давление. М-да, 160 на100. Великовато… Посмотрим, каким оно будет после сеанса.
Наконец иглы были установлены, и я приступил к диагностике. Выписке из медкарты я доверял, но уж лучше подстраховаться, выяснить лично, за что нужно браться в первую очередь. Как я и подозревал, сердце генсека было не такое уж и измочаленное. Главная проблема таилась в голове. Мозг Брежнева оказался сильно запущен, и с ним предстояло серьёзно повозиться.
Повозился так, что спина взмокла. А ещё ведь нужно было вводить Ильича в состояние транса. То есть запустить свои «паутинки» последовательно в некоторые части головного мозга пациента.
Первое — в переднюю часть поясной извилины. Проводившие исследования учёные Стэндфордского университета объясняли это тем, что человек по время сеанса полностью поглощен гипнозом и не беспокоится ни о чем другом. Во-вторых, они увидели активизацию связей между двумя другими областями мозга — дорсолатеральной префронтальной корой и островком Рейля. Этот