Веру накрыла паника. Руки и ноги затряслись, выходя из-под псионического контроля. Она рухнула на пол. Униженная. Раздавленная. Сломанная.
– Николай, ты предупреждал, что твоя подруга хороша, но я не думал, что она настолько троянский конь, – он хрипло рассмеялся, заходясь кашлем.
– Что вы имеете в виду, Аскольд Самуилович?
– Вера беременна.
Николай медленно перевёл взгляд на Веру. На секунду ей показалось, что эта новость заставит его измениться, сжалиться. Она не хотела иметь с ним ничего общего, но, может, он хотя бы оставит её в покое?
– Делайте, что хотите. Мне пофиг, – пожал плечами Коля.
Вера не поверила своим ушам. Она попыталась отползти от них, закрыться толпой озадаченных лиц. Николай не позволил. Он мысленным рывком поднял её на ноги. В его глазах уже не было ни капли прежней любви, будто всё, что происходило раньше оказалось лишь её наваждением. Будто она себе придумала все эти отношения, всю влюбленность, что он ей дарил. Она вспомнила о Саше, как отшила его в тот душный летний день. Ей сделалось стыдно за себя.
– Вера, теперь ты собственность Аскольда Самуиловича, – сказал Николай проникновенным голосом. Его зрачки поглотили всю радужку и там, в глубине этой черноты Вера увидела себя в образе сломанной деревянной игрушки. – Ты будешь выполнять все его приказы. Если он скажет лаять, ты будешь лаять, поняла?
– Ни за что, – прохрипела Вера, пытаясь сопротивляться его воле.
– Ты обязана!
– Нет.
Тело пронзила такая боль, которую она никогда не чувствовала. Всё вокруг резко погрузилось в оттенки красного. Вера поднялась на ноги, смахнула пальцем кровавую слезинку с края глаза и улыбнулась.
– Теперь вы с Аскольдом Самуиловичем идеальная пара…
Альматабу
Оглядываясь назад, я понимаю, что отмеренный Богом мне путь был неслучаен. Всё вело меня к этой необычной встрече. Мои прошлые увлечения и прегрешения должны были рано или поздно повлиять на мою судьбу. Неуёмная жажда приключений сыграла злую шутку. Я лишь могу надеяться, что случившееся со мной и описанное в этой истории спасёт кому-то жизнь.
Меня зовут Бэн Горман. Я родился в 1881 году в семье небольшого промышленника. Всю жизнь меня окружали комфорт и уют. Я закончил Ньюгемпширский пансионат для мальчиков и поступил в Оксфорд, но уже к тому моменту было ясно, что из меня не выйдет ни учёного, ни банкира, ни даже стряпчего. Помогать отцу управлять заводом мне тоже не нравилось – в этом преуспевал мой младший брат Генри. Я к тому моменту сильно увлёкся творчеством Роберта Стивенсона и, особенно, Джозефа Конрада. Меня возбуждали приключения с той силой, что я начал совершать длительные вылазки в Северную Англию и Шотландию. Поездки эти довольно скоро стали предметом неодобрения матери и откровенного осуждения отца. Он скоро оставил меня без средств к самостоятельному существованию и настоятельно рекомендовал восстановиться в университете. Следуя порыву горячей юности, я наплевал на его увещевания и устроился моряком на корабль, отплывающий из Саутгемптона.
Зов приключений привёл меня в Северную Африку. Вместе с командой я сошёл на берег в солнечном Марокко.
Я нанимался вольнорабочим в местные лавки, смешивал краски для ковров, был посыльным при богатом купце, и, наконец, попал в семью молодых англичан, державших небольшую плантацию мандариновых деревьев в Марракеше. Здесь было всё в точности так, как описывал Конрад в повести «Сердце тьмы» – плохо одетые и неухоженные черные женщины и мужчины собирали мандарины на нескольких гектарах, а супруги Дигерти даже не утруждали себя тем, чтобы оплачивать их труд. За неполные два месяца работы я услышал множество насмешек и откровенных оскорблений в адрес «рабов» (так их называли сами Дигерти).
Я бы не смог с этим мириться, если бы не милое личико и кроткий нрав их молодой дочери. Элизабет стала тем человеком, который заставлял каждое утро вставать с кровати и контролировать работу прачек, гонять дворецкого и проверять еду кухарок. Светлые волосы, точёные черты личика, тонкие воздушные ножки – она, наверное, не отличалась ничем от девушек, которых я встречал в Лондоне, Ливерпуле и Шотландии. Но здесь, в Марракеше, я чувствовал особую ценность этой белокурой семнадцатилетней девушки. Всякий раз завидев Бетти на кухне, я старался не отводить взгляд, ловить каждую её улыбку, лёгкое смущение, кокетливый взгляд. Она понимала, что красива и пользовалась этим.
В один из дней она попросила отчитать прачек за плохо постиранные простыни и её мелодичный голос с такой мягкостью произнёс мою гремящую фамилию, что я опешил на несколько секунд и не мог ничего сказать. Я заверил, что сделаю всё от себя зависящее, но в душе готов был ликовать и хвалить прачку за эту оплошность.
В следующие дни мы часто гуляли вместе по плантации. Элизабет была простой, но не глупой девушкой. Много читала, любила рассуждать, а ещё делали наброски в карандаше. На вторую неделю нашего знакомства она показала мне свой альбом. Её рисунки были потрясающи, она вполне могла бы стать отличной художницей. В один из вечеров она подарила мне рисунок, где я стоял у античной колонны и снимал с ветки спелый мандарин…
Моё увлечение Бетти не прошло мимо её отца. Однажды он вызвал меня в свой кабинет и объяснил, что желает своей дочери достойную партию, а не мечтателя с жаждой приключений.
Наши встречи с Бетти стали редкими, но увлечение друг другом только разгорались. Однажды это должно было привести к необратимым последствиям.
Мать Элизабет застукала нас в саду на скамейке. Её глубоко оскорбил наш страстный поцелуй. Дигерти вызвали полицию, а мне пришлось бежать с плантации, пообещав Бетти однажды вернуться за ней.
Я знал, что Дигерти будут искать меня в Марракеше, потому я прибился к колонне странников, отправляющихся через Западную Сахару в Тунис. Оттуда я планировал сесть на корабль до Сицилии и вернуться в Европу.
Много позже я узнал, что Бетти выдали замуж за местного английского дипломата. Она противилась браку, но через два года родила дочь.
Сахара была всеобъемлюща и жестока. Горячий ветер, поднимающий в воздух острые песчинки, объедал лицо и