Пат была свежа и весела, как будто не было четырех часов утра, и как будто она не работала весь день и не курила марихуану. Может быть, она втихаря от меня нюхала кокаин. Не знаю. Знаю только, что эту ночь я с позором проиграла.
Пат прыгнула ко мне в постель. Я же бормотала, что умираю, как хочу спать. Энергии на сей раз у меня не было никакой. После долгих усилий она получила мой оргазм. Я же ничего не могла ей дать, кроме потустороннего «спокойной ночи». Это была наша последняя ночь. Пат никогда мне этого не простила. Мне было ужасно стыдно, я чувствовала комплекс неполноценности. Я знала стихи Пушкина, но негритянской крови во мне не было.
Пат соблазнила меня и бросила. Я переживала и страдала. Я была здорово влюблена. Мы продолжали спать вместе, в одной комнате, но теперь Пат уже приходила, когда я спала. Или вовсе не приходила. Из гордости я не лезла к ней с любовью, но, когда на очередном показе мод мы стояли голые в одних трусиках, и я попробовала легко поцеловать ее в плечо, она отшатнулась. Она сказала, что теперь мы только друзья. На показе я перепутала все фигуры и чувствовала себя уничтоженной. Ночью я писала ей стихи и ждала, но она не пришла.
Розовый нежный грецкий орех. Красная ямка, куриное филе. Что она знает, кроме журнальных поз и имен фотографов?! — Ничего.
Год спустя, когда я приехала из Парижа и случайно встретила ее в приемной одного дизайнера, она проявила внешнюю радость. Я показала ей свой портфолио, весь заполненный журнальными публикациями. Она не могла скрыть неудовольствия.
— Ты все еще пишешь стихи?
— Да, иногда.
— Пиши, ты прекрасный поэт. Я помню, что ты мне рассказывала о песке.
И она с театральной нежностью Дездемоны сложила свои ладони.
Василий Васильевич Чулков был придворным истопником у цесаревны Елизаветы. По восшествии этой государыни на престол, он стал камергером и получил от нее большие земли в России. Своим возвышением он был обязан не красоте, как другие. Он был мал ростом и безобразен. Но у него был чуткий сон, какой только можно себе представить, и это составило его счастье. Елизавета была, как все узурпаторы, труслива. Она боялась каких-то переворотов, на которые могли решиться ночью, так как сама произвела революцию ночью. Чтобы не быть пораженной по недостатку бдительности, Чулков каждую ночь должен был оставаться при императрице. Можно сказать, что она не провела без него ни одной ночи. Каждую ночь он был обязан дремать в кресле в ее комнате. Много лет Чулков вовсе не ложился в постель. Сон для него был гораздо меньшей потребностью, чем для других. Легкая дремота на стуле была для него достаточным отдыхом, так что он никогда и днем не чувствовал потребности ложиться в постель. Так как у Чулкова была оригинальная должность проводить все ночи у императрицы, то легко понять, что государыня должна была к нему иметь полное доверие. Он знал все тайны ее частной жизни.
— Между вами и вашими друзьями существует стена?
— Стена — нет, но дверь существует.
У человека — два полушария мозга. Левое готовится к жизни, правое — к смерти. «Пиши стихи и не философствуй», — скажет художник. И писатель с ним согласится. Юдин — мой любовник в настоящем, другой — в прошлом. Может быть, в душе они не очень любят друг друга, но особой самцовой ненависти между ними нет. Они симпатизируют друг другу и с уверенностью сходятся в одном мнении: женщина не должна философствовать.
У Золи — парти. При этом хочется прибавить: у Медведевых — драка, у Семеновых — пьянка. Никаких, конечно, Медведевых и Семеновых нет, из русских я одна. И чешский режиссер Милош, и чешский сценарист Иван, по которому умирает Бетти. Но умирает только она, а он — отнюдь нет и даже, напротив, относится к ней прохладно. Впрочем, спит с ней. Как-то раз я с ним столкнулась, и был он в полосатой пижаме. Принц, да и только.
У Золи — парти. Все самые красивые и знаменитые модели приглашены. Из знаменитостей — Джек Николсон, который сидит рядом со мной за столом. Но я этого не знаю, поэтому говорю какой-то старой накрашенной блондинке:
— Этот парень выглядит точно, как Джек Николсон.
— Деточка, — восклицает она, — это же и есть Джек Николсон!
Все смеются, кроме Джека Николсона. Такие ошибки в обществе недопустимы. Хотя я и взяла себе за правило, что мне на все плевать, но все же настроение портится.
Народ все прибывает и прибывает. Толстые богатые дяди, худые дяди, — все они собрались в который раз, чтобы заключить сделки и подышать сексом высокого класса. Мне они физически противны, и я, забившись в конец гостиной, с презрением курю джойнт. Говорить здесь совершенно не с кем, лучше уж сидеть и наблюдать, как весь этот красивый салат пьет, искусственно смеется и флиртует.
— Елена, — возникает затянутая в шелк задница Бетти, — почему ты сидишь одна? Все девочки уже кого-то нашли, а ты сидишь и куришь джойнт.
Я чуть не расхохоталась Бетти в лицо, но нельзя, подумает, что стонд [36].
— Бетти, ваши девочки очаровательны. И сама вы — милая хозяйка. За сколько же и кому вы хотите меня продать, интересно узнать? — Но об этом я только думаю, а вслух говорю, что я не знаю. Бетти отходит, и я вижу, как чешский режиссер что-то говорит чешскому сценаристу и показывает на меня пальцем.
— Например, вот эта девочка, а? — долетает до меня, как стук колес уходящего поезда. За сим последовал отрыв жопы от дивана, и человек стал пересекать красную площадь ковра. — Могу сесть рядом с вами?
— Садитесь.
— Я знаю от Бетти, что вы — русская, — сказал он мне по-русски с чешским акцентом.
— Бетти не наврала.
Человек старался быть милым, но меня почему-то злил, как, впрочем, и все в этот вечер.
— Вы из России, откуда?
— Из Москвы. А вы?
— Я чех, Милош. Продюсер и режиссер. Вы не слышала обо мне?
— Нет.
— Это я поставил фильм «Одно гнездо кукушки» [37].
— О, да? Поздравляю.
Самое ужасное во мне то, что, если уж я настроена быть светской, то тут уж, как заупрямившегося