— Говорила я тебе, Китти, не ходи туда, — сказала она, обнимая его. И Китти погрузился в тревожный сон.
Его разбудил громкий дядин голос. Испугавшись, Китти встал и пошел за тетей, цепляясь за ее сари. Когда тетя отперла дверь, дядя вошел, сел на койку и попросил пить. Во внутреннем дворике толпились пришедшие с ним мужчины. Напившись воды и продолжая разговаривать с этими мужчинами, дядя распорядился!
— Постели мне здесь.
Тетя постелила ему на койке и осталась стоять в дверях комнаты. Китти так хотелось спать, что он заснул один, так и не дождавшись тети, под монотонный говор, доносившийся снаружи. Когда тетя вернулась, он крепко спал.
5
Протирая глаза, Китти подошел помочиться к изгороди, отгораживающей ток. За изгородью он увидел костер, возле которого грелись работники. Ему тоже захотелось погреться, и он подошел к ним. Ломпи, подбросив в костер сухих веток, принялся что есть силы раздувать огонь.
— Никак не разгорается, проклятый, — пожаловался он. — Дерево намокло.
Карья, придвинувшийся почти вплотную к огню, закрыл глаза и яростно чесал себе ноги. Он посоветовал Ломпи получше дуть. Когда костер разгорелся, Карья отодвинулся и снял с себя рубаху. Китти понял зачем и подошел посмотреть. Карья вывернул затвердевшую от грязи рубаху наизнанку, положил ее к себе на колени и принялся обирать из швов многочисленных вшей, одновременно продолжая рассказывать неприкасаемому Анке о событиях вчерашнего вечера. Отряхнув с ногтей в огонь остатки раздавленных вшей, он напоследок встряхнул рубаху и, обернувшись к Китти, сказал:
— А ты почему здесь, Киттаппа? Ты ведь должен спать в постельке под одеялом и не просыпаться, покуда солнышко не взойдет.
Китти, пропустив его слова мимо ушей, поинтересовался:
— Они кусаются?
— Хочешь, посажу тебе парочку в рубашку? Сам увидишь тогда, кусаются или нет, — расхохотался Карья. Китти отпрянул:
— Фу! Не надо!
Увидев подошедшего Чандреговду, работники встали.
— Послушайте, с сегодняшнего вечера будете сторожить поле по ночам, — обратился он к ним. — Сейчас встретил у деревенского пруда Басавараджи Тамманну. Он только что был в Ваддарагуди, говорит, в лесу Гаддиге объявились слоны… вытоптали поле в Сулкере. Если они пойдут в эту сторону, долго ли им и до нас добраться? Так что еще несколько дней придется покараулить посевы. Не то урожай, который, казалось, уже у нас в руках, мимо рта проплывет. Мы-то радовались, что бог явил нам свое благоволение, — и вот теперь еще эта напасть!
Разговор о слонах заинтересовал Китти. Карья все чесал и чесал свои ноги. Когда Ломпи собрался идти домой, Чандреговда велел ему зайти на улицу неприкасаемых и передать Банде Маде, чтобы вечером он принес барабаны. Ломпи отправился выполнять поручение. Карья, продолжая почесывать ноги, высказал свои соображения:
— Не знаю, зачем им понадобится идти в нашу сторону, если в большом лесу им всего хватает. Еще слава богу, что они ходят стадами. Со слоном-отшельником сладить куда трудней. Если развести костер побольше и лупить в барабаны, они сюда не сунутся. — Он потер расчесанную до крови ногу. — А правильно вы вчера отделали его, хозяин, — обратился он к Чандреговде. Чандреговда, который во время этого разговора стоял, теперь присел и стал греть руки над огнем.
В отличие от других работников Карья совсем не боялся Чандреговды. Вот и сейчас он сидел и разговаривал с ним совершенно свободно. Поглаживая усы, похожие на засохшую пену, он продолжал:
— Этот Кенча так важничал, словно вся деревня — его собственность. Сегодня юнцы вроде него расхаживают с таким видом, будто чужие жены созданы для их удовольствия! — Карья расхохотался. Зубы у него были с желтовато-зеленым налетом, и Китти стало неприятно смотреть.
Вообще-то Китти всегда восхищался Карьей. Когда бы он ни попросил его что-нибудь рассказать, Карья рассказывал историю за историей. Слушая его, Китти забывал о еде. Карья рассказывал такие удивительные вещи, что каждый был готов слушать его хоть всю ночь напролет. Взять хотя бы его рассказ о том, что приключилось с ним, когда он возвращался с бамбуком из леса Беркуппе. А разве можно было забыть историю о птице, которая зовет людей? Недаром оказывается, говорят, что в лесу нельзя окликать человека по имени. Позовешь кого-нибудь по имени, а тебя услышит эта птица. Вот и станет она звать его человеческим голосом. А если человек откликнется, это все, верный конец. Его начнет рвать кровью, и он умрет. Китти слушал эту историю с ужасом. А ну как эта птица залетит как-нибудь в лес Додданасе?.. Что, если она вдруг позовет Силлу и Ломпи, когда они отправятся туда пасти скот?.. Их станет рвать кровью… и они умрут… «Лучше пусть она никогда ни прилетает!» — подумал Китти. Дядя, продолжавший разговаривать с Карьей, взглянул на Китти и велел ему пойти и привести Рудру из дома Додды Говды. Дом этот стоял на их улице и сразу же за чавади. Китти помчался со всех ног.
Всякий раз, когда ему надо было пойти в тот дом, он забывал обо всем на свете и летел во весь дух. Веранды в этом доме такие просторные, что можно в салочки играть, если придет охота. Всю дорогу он предавался воспоминаниям о том, как они играли там с Раджей и Мутху; какие интересные люди гостили там: бродячие кукольники, гимнасты, певцы народных песен, да мало ли кто еще. Вот только когда у дома Додды Говды разбивали табор коравы — дикого вида люди из кочевого племени, живущего нищенством, — он обходил его далеко стороной.
Рудранну Китти застал за работой: он делал новую веревку, привязав концы волокнистых прядей к столбу на веранде.
— Рудранна, идем к нам, дядя зовет, — окликнул его Китти. Рудра, не отрываясь от работы, спросил:
— Зачем, Китти? — А когда Китти принялся его торопить, он, продолжая сучить веревку, сказал: — Погоди, сейчас закончу.
Китти смотрел, как перекатываются бугры мускулов у него на руках. «Вот это ручищи! — подумал Китти. — Поэтому ему и поручили роль Раваны [9]». Китти вспомнил про спектакль.
С тех пор как он стал жить в Коппалу, спектакль поставили всего один раз. Да и то три года тому назад. Китти понять не мог, как это никому в голову не придет снова поставить спектакль. Когда он спрашивал о спектакле у тети, она обычно говорила: «Людям не до спектаклей, если есть нечего». А