Хутулун первой вскинула лук к плечу, стрела уже была в ее правой руке; движения ее были так быстры и отточены, что казались естественными, как моргание. Ее первая стрела — на вторую времени бы не хватило — чисто пробила зверьку череп; смерть была быстрой и милосердной. Еще немного еды в котел на ужин, немного мяса для зимней похлебки.
Тэкудэй еще даже не натянул тетиву. Он вложил стрелу обратно в деревянный колчан на поясе. Их взгляды встретились.
Он ненавидел ее.
***
VIII
Тамплиерская крепость в Акре
Над маяком взошел сарацинский месяц — идеальный серп. Жоссеран стоял на крепостной стене, глядя на спящий город. Он слышал, как внизу океан с шумом бьется о скалы.
Во тьме высился огромный монастырь Святого Саввы, стоявший на холме между венецианским и генуэзским кварталами. Жившие там монахи покинули его несколько лет назад, и он тут же стал яблоком раздора между двумя соперничающими купеческими общинами. Каждая пыталась завладеть им — сначала через судебные тяжбы в Высоком суде, затем силой. Уличные стычки переросли в полномасштабную гражданскую войну, в которой баронам и военным орденам пришлось принять чью-либо сторону. В конце концов, само выживание государств крестоносцев зависело от морской мощи итальянских купцов.
Война завершилась морским сражением у берегов Акры всего восемнадцать месяцев назад, в котором венецианцы потопили двадцать четыре генуэзских корабля. Папе удалось кое-как слепить непрочное перемирие. Но спор все еще тлел, и генуэзцы теперь покинули Акру и перебрались в Тир, что на севере.
А ведь мы должны были сражаться с сарацинами.
В темноте Жоссеран различал и другие приметные места: высокий, изящный силуэт церкви Святого Андрея; дворец губернатора в венецианском квартале; собор Святого Креста; доминиканский монастырь в Бургос Новос; и вдали, у северных стен, — Проклятую башню и башню Святого Николая.
Этот город он теперь знал лучше, чем Париж или родной Труа. Пять лет он провел в Утремере и едва узнавал в себе того ревностного юнца, что впервые ступил на эти берега — пылкого, испуганного, с душой, отягощенной грехом. Покидая Францию, он взял в тамплиерской прецептории ссуду в две тысячи шиллингов, чтобы добраться до Акры. Взамен он заложил свои владения ордену на случай, если не вернется из паломничества.
Пять лет!
Как же он изменился. Дома он и его соотечественники-франки кутались в меха и объедались говядиной и свининой. Он почти не мылся, веря, что от этого можно подхватить простуду. Каким же дикарем я был! Здесь он ел мало мяса, вкушая с медных подносов апельсины, инжир и дыни, и пил шербеты вместо пряного вина. Он омывался по меньшей мере трижды в неделю.
С детства его учили, что магометане — воплощение самого Дьявола. Но после пяти лет в Акре он порой носил халаты и тюрбаны на сарацинский манер и научился у этих самых дьяволов кое-чему из математики, астрономии и поэзии. Орден даже держал пленных магометан в качестве ремесленников, оружейников и шорников. Со временем он даже завел с некоторыми из них подобие дружбы и стал видеть в них таких же людей, как и он сам.
Не знаю, смогу ли я теперь вернуться домой. Да и где мой дом, я уже и сам не знаю.
Жизнь его как тамплиера была подчинена строгому уставу. Зимой его день начинался перед рассветом; после первой молитвы он проверял своих коней и сбрую, осматривал оружие и доспехи — свои и своих оруженосцев. Затем он упражнялся сам и тренировал своих людей: бесконечные занятия с копьем, булавой, мечом, кинжалом и щитом. Первую трапезу он вкушал в полдень и не ел до самого вечера. Каждый день он читал дюжину «Отче наш», по четырнадцать каждый час и восемнадцать на вечерне. Такова была жизнь воина-монаха.
Так он совершил свое паломничество, понес епитимью и почти отслужил пять лет по обету. Капеллан сказал, что все его грехи отпущены. Так почему же на сердце по-прежнему лежала тяжесть? Скоро придет время возвращаться во Францию и вступать в права наследования отцовских земель. Ему следовало бы с большим нетерпением ждать этого возвращения.
В темноте он услышал шаги на камне и обернулся. Рука его сама легла на меч. Слишком много убийц в этом проклятом городе.
— Убери свой меч, тамплиер, — произнес мужской голос на латыни.
Он узнал голос. Доминиканский монах, Уильям.
— Мне сказали, что я найду тебя здесь, — сказал тот.
— Я часто нахожу утешение в ночи.
— А не в часовне?
— Здесь, наверху, меньше лицемеров.
Монах подошел к зубчатой стене и посмотрел в сторону гавани; его лицо темнело силуэтом. Доминиканцы. Domini canes, как говаривали некоторые остряки, — «псы Господни». Орден был основан испанцем Гусманом, которого теперь звали святым Домиником, во время крестового похода в Лангедоке. Они поставили себе задачу искоренять ересь и подчинить Европу власти клириков.
К ним прислушивался Папа. Со времен Гусмана доминиканец занимал пост Магистра Священного дворца, личного богослова самого понтифика. В 1233 году Григорий IX вверил им святое дело инквизиции.
По мнению Жоссерана, все они были смутьянами и убийцами. Единственное, что можно было сказать в их пользу, — они не были лицемерами, как епископы и их священники; они не делали детей своим служанкам и соблюдали обет бедности. Но они были жестокими и безрадостными созданиями. Пытки и сожжения, за которые они несли ответственность в Лангедоке, были просто невообразимы. И все это, разумеется, во имя Господа. Жоссеран ненавидел их всех до единого.
— Похоже, нам предстоит стать спутниками, — сказал Уильям.
— Будь моя воля, я бы выбрал другого.
— Как и я. Я наслышан о пороках и предательстве тамплиеров.
— То же самое я слышал и о священниках.
Уильям коротко, отрывисто хохотнул.
— Я должен знать. Почему выбрали именно тебя?
— Вы слышали, что сказал обо мне Берар. Я умею владеть мечом и сносно держусь в седле. И знаю некоторые языки. Это дар, которым Богу было угодно меня наделить. Вы знаете что-нибудь кроме латыни?
— Например?
— В Утремере трудно вести дела, не зная хоть немного арабского.
— Языка язычников.
Жоссеран кивнул.
— Наш Господь, разумеется, говорил на латыни, прогуливаясь по Назарету.
Уильям не ответил, и Жоссеран усмехнулся про себя. Маленькая победа.
— Значит, вы говорите только на латыни и