— Эй, Немой! Не зевай! — проскрипел старик. — Опять в облаках витаешь? Мечтаешь, как бы чернила поскорей кончились? Не дождёшься!
Ночью, когда казарма погружалась в тяжёлый, сопящий сон, его тело требовало действия. Лежать на жёстком татами и слушать храп соседей было пыткой. Однажды он попытался сделать серию незаметных упражнений на растяжку и напряжение мышц, лёжа под тонким одеялом. Он двигался медленно, в такт чьему-то посапыванию, чувствуя, как обрадованные мышцы наливаются силой. Но один из слуг, молодой парень по имени Итиро, ворочался и пробормотал сквозь сон: «Крысы… опять под полом шуршат…»
Дзюнъэй замер, превратившись в статую. Больше он не рисковал.
Вместо этого он начал тренировать то, что пока было невозможно отнять — свою память. Лёжа в темноте, он прокручивал в голове всё, что видел и слышал за день: лица, разговоры, расположение комнат, маршруты патрулей. Он мысленно составлял карту замка, помечая всё, что могло пригодиться. А потом, удостоверившись, что все спят, он нащупал под своим татами неровность на деревянном полу. Кончиком украденного гвоздя он делал крошечные, невидимые глазу зарубки — свой шифрованный дневник. Каждая чёрточка была крупицей информации: «Кэнта. Недоволен поставщиком сена». «Хосидзима. Трижды за день у покоев даймё». Это было опасно, но это напоминало ему, кто он и зачем здесь. Это была его единственная нагрузка на память и интеллект.
Однажды, разнося кипы переписанных документов по кабинетам, он решил потренировать свою походку. Он шёл по длинному, пустынному коридору, неся стопку бумаг перед собой, как щит. Вместо своего обычного шаркающего шага он попытался двигаться так, как привык — абсолютно бесшумно, с идеальной координацией, едва касаясь пола носками ног. Он так сконцентрировался на этом, вживаясь в приятное чувство контроля над телом, что забыл о внешнем мире.
Он не заметил низко висевший на потолке бумажный фонарь.
Раздался оглушительный (как ему показалось) хруст расщепляющегося дерева. Он ударился лбом о крепление, фонарь закачался, а бумага вспыхнула от тлеющего внутри светильника.
Дзюнъэй отпрыгнул назад, инстинктивно приняв оборонительную стойку, но тут же съёжился, изобразив испуг. На шум примчалось несколько стражников и, конечно, управитель Танака, красный от ярости.
— Ты! Опять ты, неуклюжий болван! — закричал он, тыча пальцем в Дзюнъэя. — Я так и знал! Дармоед! Тебе поручено бумагу носить, а не замок громить! Стоимость фонаря вычту из твоего жалования! За следующие полгода!
Дзюнъэй стоял, опустив голову, чувствуя на себе смешки других слуг. Управитель, продолжая ворчать, ушёл. А молодой стражник Тэцу, тот самый, что обыскивал его у моста, позже, проходя мимо, хлопнул его по плечу.
— Не везёт тебе, братец. Фонари вот летающие. Держись! — И он добродушно подмигнул.
В тот вечер, возвращаясь в свою каморку, Дзюнъэй почувствовал не ярость и не унижение. Он чувствовал глухое, давящее отчаяние. Его окружали не враги, а просто люди. Глупые, смешные, занятые своими мелкими делами. И против них все его навыки были бесполезны. Он был заперт в самой надёжной из всех возможных тюрем — в тюрьме собственной легенды. Его Чернильной Тюрьме, из которой не было видно ни стен, ни решёток, но из которой не было и выхода.
Глава 2
Спустя несколько недель монотонной работы Дзюнъэй сделал для себя парадоксальное открытие: его легенда была не просто маской. Она была идеальной маскировкой, превосходящей всё, чему его учили в Долине. Немой, необразованный, жалкий писец был настолько незначителен, что стал практически невидимкой. Он был частью интерьера, как старая ширма или потёртый коврик у входа. И люди, привыкнув к его присутствию, начали забывать о нём.
Его «немота» стала его главным оружием. В его присутствии говорили обо всём. Он был идеальным исповедником, которому не нужно было давать обет молчания — он был уже обречён на него.
Третья канцелярия, особенно по вечерам, превращалась в клуб сплетен и жалоб. Старые писцы, закончив дневную норму, откладывали кисти и начинали ворчать, не переставая.
— …а этот новый повар, слышали? — бубнил один из них, по имени Фудзитара, протирая очки о полу кимоно. — Говорят, он солит суп не солью, а своими слезами! Вчера подал к рису маринованные огурцы, а они хрустят так, будто в них черви шевелятся! Я своему псу такое не отдал бы!
— Твоему псу и ботинки можно отдать, он и их сожрёт, — откликался другой, бородатый Митио. — А вот насчёт жалования… опять задерживают. Говорят, из-за этих новых укреплений на севере. Лучше бы нам платили, а не стены до неба строили. От кого они там обороняются? От снежных барсов?
Дзюнъэй сидел, опустив голову, и чёрточка за чёрточкой выводил: «Рис… 200 мешков…». Его уши работали как параболические антенны. Он вылавливал из общего гула всё ценное.
«…конюхи шепчутся, что лошади генерала Мабучи заболели… привезли партию сена с болот…»
«…стражу у восточных ворот сменили, новый отряд — совсем зелёные пацаны, спят на посту…»
«…Хосидзима, этот прихвостень, опять у себя ночью совещания проводит, светильники до рассвета горят… наверное, новые налоги придумывает…»
Это была золотая жила. Беспорядочная, сырая, но невероятно ценная информация. И он не мог её записывать.
Каждую ночь, лёжа на своём татами, он проводил новый ритуал. Он закрывал глаза и вновь прокручивал весь день, как свиток. Голоса, лица, обрывки фраз. Его память, тренированная годами заучивания сложнейших схем проникновения и планов местности, теперь использовалась для запоминания сплетен о плохой еде и жалоб на начальство. Это было одновременно и унизительно, и блестяще.
Он мысленно структурировал услышанное, отсеивая шелуху. Потом, нащупав гвоздь, он делал на своей доске крошечные зарубки. Система была его собственной, понятной только ему: группа коротких насечек — тема (логистика, персонал, безопасность). Длинная черта — важность. Рядом — едва заметная точка, означавшая имя или должность. Его балка постепенно превращалась в шифрованную летопись жизни замка Каи.
Однажды утром в канцелярию ворвался молодой, но важный самурай из личной охраны одного из генералов. Его лицо было багровым от ярости.
— Где тут у вас старший?! — прогремел он, и несколько писцов вздрогнули и уронили кисти.
Из-за своего стола медленно поднялся почтенный Дзи.
— Я слушаю, господин самурай. Чем могу быть полезен?
— Полезен?! — самурай с силой швырнул на стол изящную лакированную заколку