Она промолчала.
– Я понимаю, это Вьетнам. Я понимаю, это не уик-энд в Юме. Но обещаю тебе, я больше никогда не ввяжусь в боевую схватку. И я вернусь.
Она промолчала.
– У меня еще трое детей. Я вернусь, – повторил Александр. Он с трудом смог произнести остальное: – Мы не можем бросить нашего сына в лесах, Таня. Посмотри, что с нами происходит. Мы просто не в силах жить.
– Шура, я не хочу, чтобы ты ехал, – прошептала она.
– Я знаю. Даже ради нашего сына?
– Я не хочу, чтобы ты ехал, – повторила она. – Я так чувствую.
Она хотела добавить что-то еще, но не стала. Если бы она высказала ему свои невыразимые страхи, он потерял бы свободу воли. Она крепче прижала его к себе. Но он и так уже был ближе некуда.
– Ordo amoris, Александр.
– Ordo amoris, Татьяна.
Глава 16. В сердце Вьетнама
Айхал
Он не мог сдаться призраку. Но теперь его куда-то отправляли, за окраины Айхала, где ей никогда его не найти. Ему сказали, что с этого момента правила просты. Если его поймают на попытке побега, у охранников строгий приказ – пристрелить его. С ним покончено. И все же он не признавался ни в чем, он смотрел им в глаза и отрицал свое имя. Через поля, через Волгу, сквозь сосны, через реку Урал. Через Казань, через реку Каму, и его сердце чуть не остановилось, когда они пересекали ее, он помнил, как они плыли там, и он то и дело оглядывался, чтобы убедиться: ее не снесло течением. Но этого не случилось. Ей нипочем было любое течение. Через Уральские горы, к Свердловску, и мимо него, и через тайгу… Они были на Западно-Сибирской равнине, и в степи, и за ее пределами, а теперь добрались до плато Путорана, до замерзшей тундры, и это было еще до гор, до Оби и Амура, и потом они повернули на юг, к Владивостоку, Китаю, Вьетнаму, и на краю пустоты посреди единственной дороги лежала маленькая метка на замерзшей земле долины – Айхал. Он должен был стать местом его ссылки на десять лет после двадцати пяти лет в советской тюрьме.
А теперь он собирался еще дальше. Дальше, чем Айхал.
Татьяна суетилась вокруг него до самого отъезда, словно он был пятилетним ребенком в первый школьный день.
– Шура, не забывай надевать шлем, куда бы ты ни шел, даже если это совсем недалеко.
– Не забывай взять запасные обоймы. Посмотри на свой военный жилет. Ты можешь вложить в него больше пятисот патронов. Поверить невозможно… Нагружайся оружием как следует. Бери запас побольше. Ты же не хочешь, чтобы вдруг все кончилось.
– Не забывай каждый день чистить свою М-шестнадцать. Ты же не хочешь, чтобы винтовку заклинило.
– Таня, это третье поколение М-шестнадцать! Ее больше не заклинивает. И порох не вспыхивает сам. И она самоочищающаяся.
– Когда надеваешь патронташ с ракетами, не затягивай его слишком близко к поясу, трение при наклоне вызовет раздражение, а потом и инфекцию…
– …Бери хотя бы две сигнальные ракеты для вертолетов. Может, еще и дымную гранату?
– О, а я об этом не подумал!
– Возьми свой кольт, это же твое счастливое оружие, возьми его и стандартный «ругер» тоже… Ох, и я собрала для тебя личную аптечку: много бинтов, четыре экстренных набора, две шоколадки… нет, лучше три. Они легкие. Хелена из «скорой помощи» написала все о применении морфина, пенициллина и…
Александр зажал ей рот ладонью.
– Таня, – сказал он, – может, ты лучше просто сама поедешь?
Когда он убрал руку, она сказала:
– Да!
Он поцеловал ее.
Она продолжила:
– Консервы «Спэм». Три банки. И следи, чтобы в твоей фляжке всегда была вода, на случай, если окажешься в безводном месте. Поможет.
– Да, Таня.
– И вот этот крестик тебе на шею. Ты помнишь молитву Спасителю Иисусу?
– «Господи Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй меня грешного».
– Хорошо. И обручальное кольцо. Ты помнишь венчальную молитву?
– «Слава в вышних Богу…»
– Ладно. Никогда не снимай стальную каску, никогда. Обещаешь?
– Ты уже говорила это. Но – да, Таня.
– Ты помнишь, что самое важное?
– Всегда надевать презерватив?
Она стукнула его по груди.
– Останавливать кровотечение. – Он обнял ее.
– Да. Остановить кровотечение. Все остальное можно поправить.
– Да, Таня.
Когда Александр на военном транспортном самолете прилетел в Сайгон – в ноябре шестьдесят девятого, – он подумал, что ему снится чей-то кошмарный сон о Всемирном потопе. Дождь лил с библейской мощью, самолет никак не мог приземлиться. Александр уже начал тревожиться, что у них кончится горючее, – так долго они кружили в воздухе. Но наконец они сели. Дул сильный ветер, было душно.
Поскольку вертолет не мог лететь при ветре и дожде, они не могли отправиться в Контум. Позвонил Рихтер, велел сидеть и ждать. И Александр сидел, куря у окна номера в отеле, глядя на площадь Сайгон, читая американские газеты. Но в основном он шагал по комнате – о, это он хорошо умел делать – шагать.
Когда он сидел в баре, к нему подошла оборванная и мокрая вьетнамка, предложила «бум-бум» за два американских доллара. Он отказался. Она сказала, что он может снять пробу бесплатно, но, если ему понравится, может заплатить. Он отказался. Она предложила ему кое-что другое – «юм-юм» за один доллар. Он отказался. Она вернулась через несколько минут, подтолкнула к нему маленького, едва начавшего ходить ребенка и сказала:
– Моему малышу нужна еда. Почему ты не хочешь дать мне пиастров за юм-юм? Я должна кормить дитя.
Он дал ей двадцать американских пиастров и прогнал ее. Через пять минут она уже поднималась по лестнице к номерам с другим мужчиной, ведя за собой ребенка. Александр заказал еще порцию выпивки.
Он желал одного: чтобы кончился дождь.
Ночи тянулись долго. Но дни, когда дождь все лил и лил, казались еще длиннее. Александр шагал, как в камере в Волхове, в аду, уходя от того, что осталось от его жизни. Несмотря на все его предположения о случившемся, оставалось еще множество вариантов.
Александр ничего не контролировал, он наконец понял это. В противном случае он бы не выстукивал теперь дробь по оконному стеклу, не в силах разобраться в жизни сына и в своей собственной. Он отправил телеграмму Тане, сообщил, что добрался благополучно. Стоя у окна, прижал ладонь к холодному стеклу. Внизу в мокрой ночи поблескивали огоньки бара.
Казалось, рыдающие небеса спрашивают его: зачем ты приехал? Здесь плохо. Мы тебя не