– А Себастьяни кричал на тебя? – спросил Энтони, поворачиваясь и глядя на Александра.
– Я никому не позволю на меня кричать, пузырь. Но он, конечно, не обрадовался. Сказал, что вычтет из моего жалованья, а я сказал: ты и так мне почти ничего не платишь, что тут вычитать? – Александр посмотрел на Татьяну. – Что?
– Ох, ничего. Мне это напомнило о том мешке сахара, который мой дед нашел в Луге летом тридцать восьмого.
– А, ну да, тот знаменитый мешок сахара! – Обмакнув маленький кусочек хлеба в оливковое масло, Александр сунул его в рот Татьяне. – Не слишком приятно то, что случилось с твоими дедом и бабушкой, но мне вдруг стало куда интереснее то, что случилось с тем шофером, который этот мешок потерял.
– Отправился на пять лет в Астрахань, чтобы охранять государственную собственность, – сухо пошутила Татьяна, когда Александр встал. – И ты не собираешься меня поцеловать? – спросила она, поднимая голову.
– На глазах у этих фланелевых, чтобы они все видели? Ни за что, – ответил он, гладя ее косу. – Держись от них подальше, ладно?
Проходя мимо столика тех двух мужчин, он толкнул его так сильно, что вино расплескалось из их стаканов.
– Эй, приятель, полегче! – воскликнул один из них, глядя снизу вверх на Александра, а тот приостановился и одарил его таким взглядом, что мужчина мгновенно отвел глаза и потребовал счет.
Пришел и ушел теплый октябрь. И ноябрь, хотя туманный по вечерам, тоже оставался теплым. Александр уже не работал на винограднике и не водил грузовики; теперь он трудился в погребах. Ему очень не нравилось весь день оставаться в темных подвалах, потому что когда он начинал работу – едва светало, а когда заканчивал – уже темнело. Он работал у стальных барабанов ферментизации или у дубовых бочек, процеживал сок и мечтал о солнечном свете. Ночные видения продолжали преследовать его. Александр перестал и пытаться понять их: их загадочность была вне пределов его осознания, а его мистическая проводница пробиралась сквозь собственные беспокойные воды. Энтони продолжал под утро забираться к ней под одеяло.
Все они ждали воскресений, когда целый день могли быть вместе. По воскресеньям они ездили по окрестностям. Увидели Сакраменто, и Монтесито, и Кармел у моря, такой безмятежный и просоленный, – и именно так можно было описать и Татьяну. Именно там она спросила Александра, не хочет ли он покинуть Напу и перебраться в Кармел, но Александр ответил отказом.
– Мне нравится Напа, – сказал он, беря ее за руку.
Они сидели в маленьком кафе, ели новоанглийский суп-пюре из моллюсков. Энтони жевал мелкую жареную рыбешку, обмакивая каждую в Татьянин суп.
Но Татьяне Кармел понравился.
– Здесь вообще нет погоды. Разве может не нравиться место, где нет погоды?
– Мне нравится, когда немножко погоды есть.
– Ради погоды мы можем двинуться на юг, в Санта-Барбару.
– Давай просто еще немножко побудем здесь, ладно?
– Шура… – Оставив Энтони с ее супом, она пересела в их кабинке поближе к Александру, взяла его за руку, погладила ладонь, поцеловала пальцы. – Муж… Я вот подумала… может, мы бы навсегда остались в Напе?
– Гм… И чем мы займемся? Будем собирать урожай за десять долларов в день? Или… – Он едва заметно улыбнулся. – Или продавая вино мужчинам?
Татьяна улыбнулась куда шире:
– Ни то ни это. Мы продадим нашу землю в Аризоне, купим кусочек земли здесь и откроем свою винодельню. Как ты думаешь? Мы, конечно, не увидели бы дохода в первую пару лет, пока виноград не вырастет, но потом… мы могли бы делать то же, что Себастьяни, только скромнее. Ты уже так много знаешь об этом бизнесе. А я могла бы считать деньги. – Она улыбалась, ее глаза слегка затуманились. – Я отличный счетовод. А вокруг так много маленьких виноградников… Мы могли бы преуспеть. Купили бы небольшой дом, завели бы еще одного малыша, жили бы над винодельней, и все было бы нашим, только нашим! И мы всегда видели бы горы, настоящие горы, как тебе нравится. Мы могли бы устроиться чуть дальше к северу, в долину Александра… – Она поцеловала мужа в щеку. – Видишь, ее уже назвали в твою честь. Мы могли бы начать с двух акров; такого вполне достаточно, чтобы заработать на жизнь. А? Как тебе такое?
– Так себе, – сказал Александр, обнимая ее и склоняясь к ее взволнованному лицу.
Тающие мечты о Лунной долине
Александр каждое утро уходил в половине седьмого. Татьяне не нужно было отправляться на работу до девяти. Они с Энтони пешком шли две мили до винодельни. Когда Александр уходил, Татьяна сидела у окна, парализованная страхом и нерешительностью. Ей отчаянно нужно было позвонить Викки. Но когда она звонила в последний раз, ей ответил Сэм.
Этим утром Татьяна склонилась над раковиной – ее тошнило. Она знала, что должна позвонить, ей необходимо было знать, в безопасности ли Александр, в безопасности ли все они, могут ли они осесть на месте и жить своей тихой жизнью.
Она позвонила с телефона общего пользования в столовой внизу, зная, что в Нью-Йорке еще только половина шестого и Викки должна спать.
И действительно, голос на другом конце линии звучал сонно.
– Это кто?
– Это Таня, Вик. – Она так крепко сжимала в пальцах трубку, что подумала, что та может сломаться. Ее губы прижимались к ней, глаза она закрыла. Пожалуйста. Пожалуйста.
На другом конце раздался стук упавшей трубки, ругательства. Викки не сказала, что случилось, но, когда она заговорила, подняв наконец трубку, она крепко выражалась в адрес Татьяны и в свой собственный.
Татьяна отвела трубку в сторону, всерьез думая, не повесить ли ее, прежде чем услышит что-то еще. Уже было ясно, что дела нехороши.
– Татьяна! Что с тобой случилось?
– Ничего, у нас все в порядке. Привет тебе от Энтони. – Но все это она произнесла тихо, неуверенно.
– О боже мой! Почему ты не позвонила Сэму, Таня?
– О… я забыла.
– ТЫ… ЧТО?!
– Мы были очень заняты.
– Они послали федеральных агентов к твоей тете в Массачусетс! Они достают ее, меня, Эдварда, весь госпиталь! Они искали тебя в Нью-Мексико, откуда ты звонила, и в том нелепом месте, где ты купила эту глупую землю… Финикс, да?
Татьяна не знала, что сказать. Она задыхалась.
Федеральные агенты на тропе, что называлась Джомакс.
– Почему ты просто не позвонила ему, как обещала?
– Извини… А почему он был у тебя, когда я звонила в последний раз?
– Таня, да он практически живет