Тормозни я машину, протяни руку и…
Пальцы впивались в оплетку руля, грудная клетка заметно поднималась и опускалась, пришлось на сидении чуть сползти, пошире расставив ноги, чтобы джинсы не передавливали так. И только одна мысль билась в голове.
Вот если я сейчас тормозну на обочине, то…
– Ну, до вечера… – Малинка выскакивает из машины как пробка из бутылки шампанского, едва я успеваю припарковаться у универа.
– Пока…– хрипло отзываюсь, провожая ее взглядом и сам не торопясь выходить.
Глушу двигатель и сижу с полминуты один, остывая. И лишь после этого покидаю салон.
У меня сегодня три пары, все скучные, и нет тренировки. После учебы, когда заеду к матери, возможно опять придется выслушивать несколько часов к ряду какой же отец мудак. Завтра у них с Викторией роспись на острове, так что морально я заранее готовлюсь к материнскому обострению по этому поводу.
В общем день обещает быть так себе, и мысленно я уже цепляюсь за семь вечера, когда заберу Малинку с ее занятий, и мы вдвоем поедем домой.
Я не знаю как так случилось, что на данный момент мне кажется это самым желанным и светлым, что со мной в принципе может произойти. Наверно только мысль обыграть команду МГУ через три недели на первом матче этого сезона вызывает похожие эмоции – приятной дрожи и предвкушения.
На пару я в итоге опаздываю. Извинившись, быстро сажусь на ближайшее свободное место. И, когда препод перестает сверлить меня неодобрительным взглядом, и возвращается к унылому чтении лекции, достаю телефон и пишу в общий чат, что в пятницу у меня дома будет вечеринка.
Половина аудитории мгновенно взбудоражено оживает, шурша и печатая. Сообщения сыпятся как из рога изобилия. Препод устает показательно кашлять, пытаясь восстановить сонный порядок. Я держу телефон под столом, отвечая на организационные вопросы и периодически поднимая честный взгляд к доске, испещренной записями.
И резко вздрагиваю, чуть не выронив мобильник, когда ко мне шепотом обращается Янка Чемезова, потому что совершенно пропускаю момент, когда именно она подсела.
– Привет, а что за вечеринка? – воркует она, нервным кокетливым жестом накручивая локон на палец.
Кошусь на преподавателя, раздраженно поджимая губы. Он конечно унылый зануда, и зачет у него автоматом, но, если сейчас выставит за дверь, придется эту тему отрабатывать… Будто больше заняться нечем.
– Ян, ты бы хоть чуть-чуть отсела, а, – бурчу шепотом.
– Да забей, он не смотрит, – фыркает беспечно, но немного отодвигается, переставая топить меня в облаке своих духов.
– У дочки новой бабы отца днюха. Вот заодно…– выждав, отвечаю ей рассеянно, печатая в чате.
– Оу, это та первачка, на которую ты поспорил? – спрашивает как-то уж слишком возбужденно.
И мне это не нравится. Вообще ничего не нравится – ни то, что она об этом знает, ни то, что об этом говорит. Вскидываю на Чемезову предупреждающий взгляд.
– Ты бы поменьше об этом вспоминала, – холодно отрезаю.
– А что? Уже выиграл? – невинно улыбается, – Или наоборот? Проиграл? Хотя вы же вроде бы на месяц спорили…
– Ян, – сжимаю челюсти, подаваясь к ней, и шепчу прямо в лицо, – Не твое дело… Ты меня поняла?
– Пф, без проблем, Караев, что ты завелся сразу?! – обиженно закусывает губы.
Отклоняюсь от нее, снова отвлекаясь на телефон.
– Ну меня то приглашаешь или как? – спрашивает Чемезова после повисшей паузы.
– Конечно, ты же в чате.
– Ок.
34. Эмиль
После пар обедаю с Гордеем в пабе около универа и еду к матери. Можно было бы сразу к ней, но у меня интуиция вопит о том, что у нее сегодня не лучшее настроение и шансы, что помойными ведрами для своих претензий она выберет именно мои уши, очень велики.
Тем более сестры скорее всего еще в школе, если не на самих уроках, то на той куче доп занятий, на которые они ходят, так что ничто не помешает маме качественно наедине со мной пострадать.
В последнее время она делает это все реже, но роспись отца завтра утром с Викторией – слишком жирный повод.
Я бы вообще не ехал к ней сегодня, но, во-первых, уже пообещал, а во-вторых у меня потом тренировки каждый день до самых выходных, а по вечерам…По вечерам Малинка.
Звоню в домофон и, пока дожидаюсь, что меня впустят, лихорадочно наскребаю в себе побольше дзена. Выходит плохо…
Ненавижу. Кто бы знал, как я всю эту ситуацию ненавижу.
Как мне хреново от того, что приходится вариться в ней. Как тяжело пытаться держать нейтралитет. Нет, меня не тянет на чью-то определенную сторону – я на той чудесной стадии, когда хочется послать обоих предков.
я понимаю, что это детские, эгоистичные эмоции и их надо гасить.
И я старательно гашу, утрамбовываю их где-то очень глубоко.
Я не могу по факту ничего предъявить отцу, потому что это его выбор – с какой женщиной жить.
Не могу предъявить матери за ее позицию жертвы, которой она грузит меня и сестер, потому что ей действительно плохо, и я должен ей помогать, а не слать на хрен.
Я даже гребаной Виктории ничего предъявить не могу, потому что она ждет ребенка! Ей нельзя нервничать, она вынашивает моего брата, и даже просто косой взгляд в ее сторону – в таком ракурсе какой-то зашквар с моей стороны, ведь тогда что я вообще за мужчина, если способен намеренно обидеть беременную женщину....
Я просто блин обязан познавать смирение и молчать.
И я молчу. Мне остается лишь туманное, темное желание, чтобы все вокруг разорвалось к чертям каким-то непостижимым образом и отпала необходимость всех понимать и под всех подстраиваться.
Я знаю, что история с Малиной так или иначе всплывет. Знаю, что это будет настоящий трындец. У меня ладони леденеют от одной попытки представить, что тогда будет, но… Я как истинный мазохист жду этого. Пусть хоть что-то встряхнет это болото, где все друг друга типа понимают.
Что будет именно между мной и Мальком думать в принципе не могу. Это как пытаться воскресить детский кошмар, когда одни неясные образы вызывают хтонический ужас, и проще все блокировать, чем туда лезть.
Да и понятно, что ничего не будет. Между нами не будет ни-че-го. И не может быть с такими вводными.
Насчет будущего…Скорее всего отец взбеленится и