У ворот нас уже ждала Аглая. Она принесла ужин в большом глиняном горшке, укутанном тряпицей, чтобы не остыл. Но что-то в ней было не так. Она не улыбнулась, как обычно, увидев нас. Стояла, опустив плечи, и старательно прятала взгляд, отворачиваясь, будто разглядывая что-то на заборе.
— Что-то случилось? — спросил я, снимая с плеча короб.
— Ничего, — слишком быстро ответила она, не поворачиваясь. — Ужин вот… Остынет.
Я обошел ее, заглядывая в лицо, и тут же увидел: На ее щеке, у самого виска, алела свежая, злая царапина, какую оставляют ногтями в женской драке. А одна прядь ее густой русой косы была как будто вырвана, неаккуратно топорщась.
Семён, заметив это, мрачно засопел и с грохотом опустил мешок на землю.
— Что, небось Дарька с товарками? — мрачно спросил он у девушки. — Видел, как они тебя у колодца донимали!
Та ничего не ответила, лишь потупила взор.
Подойдя, я властно взял девушку за подбородок, рассматривая повреждения. Ага, вот и рукав со свежей заплаткой, и губа припухла. Ну, все ясно.
— Аглая, посмотри на меня. Рассказывай, что случилось!
Она медленно подняла голову. В ее глазах стояли слезы, которые она изо всех сил старалась сдержать.
— Они… — начала она, и голос ее дрогнул. — Сказали… будто я вас себе забрала, никому не даю… Что еду ношу, обхаживаю… А они, мол, тоже хотят… Схватили за косу… Я вырвалась и убежала.
Она говорила об этом буднично, без жалоб, словно рассказывала о плохой погоде. Как о чем-то неизбежном, чему нельзя противостоять. И это ее смирение, это молчаливое принятие унижения взбесило меня куда больше, чем если бы она рыдала и требовала мести.
Внутри меня закипел тихий, ледяной гнев. Я отбивался от солдат, сражался с тварями из другого мира, строил планы, как изменить ход истории. И в это же самое время здесь, в этой грязной деревне, кучка злобных, завистливых баб посмела поднять руку на одного из немногих людей, кто был мне верен.
А все из-за меня. Мое нежелание ввязываться в их мелочные дрязги — вот к чему это привело. Пострадал невинный и преданный мне человек.
Я посмотрел на униженное, заплаканное лицо Аглаи. Вспомнил отчаянную решимость Ульяны. И в голове моей с абсолютной ясностью сложилось решение. Простое. Прагматичное. И единственно верное.
Хватит. Время полумер и выжидания прошло. Пора было навести в этом курятнике порядок. Жестко и окончательно.
— Семён, — сказал я, и мой голос прозвучал так, что он вытянулся в струнку. — Возьми горшок. Отнеси в дом. Аглая, иди за мной.
Я повернулся и решительно зашагал прочь со своего двора, прямо в центр деревни. Они не понимали, что я задумал, но молча последовали за мной. Моя прогулка не осталась незамеченной. Из окон, из-за заборов за мной следили десятки любопытных глаз. Ну что ж, сейчас будет еще одно «представление» для селян. И кое-кому оно сильно не понравится.
Глава 17
Выйдя на залитую вечерним солнцем деревенскую площадь — вытоптанный пятачок у колодца, служивший обычным местом схода «мира», я огляделся. Со всех сторон я чувствовал на себе взгляды поселян, устремленные через полуприкрытые ставни и шели в воротах — безмолвные, трепещущие от страха, молчаливые, как тени. Не зря боитесь, не зря.
— Сход! — крикнул я, и голос мой, усиленный легким эхом Силы, разнесся по всей деревне, ударившись о стены изб и заборы. — Всем мужикам и бабам — быть здесь! Прямо сейчас! Дело есть!
Из домов, с огородов, из сеней начали высыпать люди. Сперва робко, поодиночке, затем — целыми семьями. Они шли, перешептываясь, с любопытством и страхом глядя на меня. За последнюю неделю я стал для них чем-то вроде грозы или засухи — стихийным явлением, от которого не знаешь, чего ждать: спасительного дождя или испепеляющей молнии.
Когда вокруг собралась плотная, гудящая толпа, я дождался, пока стихнет гул, и обвел их медленным взглядом. Нашел тех, кого искал. Вон, в задних рядах, стоит Аглая с матерью, старается не встречаться со мной глазами. А вот, поближе, сбившись в стайку, стоят ее враги — зачинщица Дарья, с наглыми глазами, старательно прячущими страх. И ее товарки, хихикающие и переглядывающиеся, но уже чувствующие, что дело пахнет недобрым.
— Я собрал вас не для долгой речи, — начал я спокойно, и в наступившей тишине каждое слово падало безжалостно и веско, как нож гильотины. — Скажу одно: в этой деревне теперь есть мой закон. И он прост.
Я сделал паузу, давая им вдуматься в услышанное.
— Все, кто работает на меня и помогает мне, находятся под моей защитой. Их честь — моя честь. Любой, кто посмеет поднять на них руку, да хоть слово сказать, не то что причинить вред — будет иметь дело лично со мной.
Мой взгляд впился прямо в Дарью. Она попыталась хорохориться, презрительно скривив губы, но я видел, как страх в ее глазах проступал, как морозный узор на замерзшем стекле.
— А теперь, — я медленно поднял руку, — для тех, кто плохо понял, я покажу наглядно.
Между моими ладонями, потрескивая и шипя, из ничего начал сгущаться свет. Воздух вокруг наполнился резким, грозовым запахом озона. За секунду из крошечной искорки вырос ослепительно-белый, пульсирующий шар размером с человеческую голову. Шаровая молния. В моем времени ее почти не использовали в бою — слишком нестабильная, непредсказуемая, а главное — медленная вещь. Иногда при попадании она просто слегка подпаливает цель, уйдя в землю, а в иной раз способна испепелить жертву до костей. Но для устрашения деревенских жителей, особенно не далеких умом, лучшего инструмента не найти.
Толпа ахнула и отхлынула назад, образуя вокруг меня широкий круг.
Легким движением я отпустил шар. Зависнув в воздухе на уровне человеческого роста, он начал свой медленный, беззвучный, смертоносный танец. Проплывая на уровне человеческого лица, переливаясь неземным голубым светом, слегка потрескивая, он очень плавно кружил вокруг поселян, и они в паническом ужасе расступались, закрывали головы руками, боясь даже дышать. В абсолютной тишине был слышен лишь его тихий, змеиный шелест и электрическое потрескивание.
Шар, повинуясь моей безмолвной воле, целенаправленно двинулся к стайке девушек-зачинщиц. Приблизившись, он замер прямо перед лицом Дарьи.
Теперь ее смелость испарилась без следа, глуповатое курносое лицо