– Динграсс говорила то же самое, – Адемин хотела было улыбнуться, но не смогла. Фрейлина утвердительно качнула головой.
– Вас навязали друг другу, – Эрик опустил глаза и пристально начал рассматривать царапину на пальце. – И можно ненавидеть до конца дней своих. А можно придумать, как с этим жить. Как сделать жизнь лучше. Правда?
– Но ведь придумывать должна не я одна? – спросила Адемин.
Эрик улыбнулся, и в нем вдруг что-то неуловимо изменилось. По его лицу пробежала тень, выражение сделалось тяжелым и напряженным. Глаза сделались похожи на мутные камни.
– Я сейчас пойду к прудам, – произнес он отрывисто и резко, будто слова не хотели выбираться. – Хотите пойти со мной.
Вопрос прозвучал, как утверждение. Динграсс энергично закивала, и Адемин кивнула тоже.
– Да, конечно! – с нескрываемой радостью ответила фрейлина. – Мы хотим, мы очень хотим!
***
Рейвенар не любил тратить время на размышления о чужих и своих горестях. Это делало его слабым – а он терпеть не мог собственную слабость.
Шейлы больше не было. Ее не вернуть, как ты ни убивайся – а раз так, то лучше заняться чем-то другим. Переключиться.
Но как он ни старался, успокоиться все равно не получалось. В душе словно возился огненный еж, растопыривал колючки.
Несколько часов Рейвенар провел за работой. Артефакты однозначно подтвердили то, что он понял минувшей ночью: Рейвенар и Адемин сделались единым целым с точки зрения энергии, Адемин каким-то образом усиливает его.
Главное, чтобы она не решила снова выпрыгнуть из окна.
Этому Рейвенар даже не удивился. Он был монстром, он внушал ужас – вот девчонка и не выдержала. Но сейчас, глядя на энергичное побулькивание жидкости всех оттенков сиреневого в анализирующих колбах, Рейвенар понимал: он не может допустить, чтобы она повторила попытку.
Ему нужен был этот усилитель – потому что их связь означала обретение свободы однажды.
Рейвенар всегда был страшным собственником: он не разжимал рук и не выпускал того, что в них попадало. Отнять что-то у него могла лишь смерть – она отняла Шейлу, она могла отнять и Адемин.
Значит, надо было не позволить девчонке как-то оборвать свою жизнь. И самое главное – о ее важности не должен был узнать отец.
Даже она сама не должна была понять, насколько важна для своего мужа.
Рейвенар отключил одну установку и запустил другую. Пробирки наполнило сияющее серебро: вскоре в нем мелькнули перламутровые прядки отцовских чар.
Узы были по-прежнему сильны. Оковы, которые опутывали Рейвенара, сохраняли власть над ним – пока еще сохраняли. Но в перламутре проявилась травяная зелень, несколько ничтожных капель: когда ее станет больше, Рейвенар сможет-таки разорвать узы.
Он еще не решил, что сделает с отцом, когда освободится от его власти. Может, и ничего. А может, трижды переломает каждую кость в королевском теле, и сделает все, чтобы его величество жил долго-долго, и каждую минуту этой жизни, наполненной болью, знал бы, почему это с ним происходит.
Рейвенар отключил все установки и, глядя, как артефакты с легким жужжанием отсоединяются от держателей и бесшумно ложатся в бархатные ячейки коробок, подумал: “Мне надо посоветоваться”.
До монастыря святой Юфимии он добрался за полчаса. Город шумел, наполненный своей обычной жизнью, и экипаж Рейвенара приветствовали веселыми возгласами и аплодисментами. Одна из барышень в клетчатом платье торговки хлебом даже бросила букетик маргариток.
Ничего удивительного. Вчера он был изверг и урод. Сегодня – спаситель человечества от монстров. Их, конечно, не существует, но людям достаточно фантазий.
Что ж, во всяком случае они ему благодарны. И мужчины не дергают мочки ушей, отгоняя нечистого, когда его экипаж едет по улицам столицы, а женщины не подхватывают детей на руки, закрывая их головы трясущимися руками, чтобы адская тварь в человеческом обличье не посмотрела им в глаза и не превратила их души в топливо для костров Преисподней.
Но в монастырских стенах, потемневших от времени и непогоды, Рейвенара не боялись и не считали кем-то страшным. Когда экипаж въехал в ворота, он невольно почувствовал, что на душе становится легче и спокойнее. Монастырский двор был вымощен неровными плитами: когда Рейвенар вышел из экипажа, то под носком его ботинка засветилась защитная руна.
Это место проверяло его, проверило и разрешило войти. Он прошел мимо древнего кипариса, который когда-то собственноручно посадила святая Юфимия, и уловил запах свежевыпеченного хлеба.
В монастыре собирались обедать.
– Мой дорогой мальчик, – услышал Рейвенар. – Неужели это ты?
Мать Нола, настоятельница монастыря, была ему родной теткой по отцовской линии – сейчас она, высокая и прямая, как жердь, вышла навстречу племяннику и раскрыла руки, готовясь заключить его в объятия. Рейвенар осторожно обнял ее, чувствуя лихорадочно горячее костлявое тело под черным монашеским одеянием, и вспомнил, как когда-то давным-давно тетка сказала: “Не надо мучить детей. Я готова взять их в свою обитель, там вдали от мира они оба будут счастливы”.
Морган отказался. Ему нужно было не счастье Эрика и Рейвенара, а власть.
– Это я, тетя Нола, – улыбнулся Рейвенар.
Здесь, в монастыре, он невольно становился другим. Душа смягчалась, просыпалась совесть и невольно хотелось дать обещание: больше никогда, ни при каких обстоятельствах не выполнять приказы отца.
Но он знал, что этого желания хватит ровно до монастырских ворот, и сердце окутывало густой злостью.
– Итак, ты женат, – Нола отстранила Рейвенара, пристально заглянула в лицо. – Но не выглядишь счастливым.
Рейвенар нервно дернул щекой, пытаясь улыбнуться. О каком счастье она вообще говорит? Это вымысел, морковка, подвешенная перед носом осла, чтобы он не переставал тянуть тележку.
– Я выполнил приказ отца, – ответил Рейвенар. – И случилось кое-что, и я хочу поговорить с тобой об этом.
Он знал: все, что будет сказано, останется только между ним и Нолой. Настоятельница кивнула, и вдвоем они пошли к высоким распахнутым настежь дверям.