Теперь же ничего подобного не было. На виражах самолёт отзывался мгновенно, на газ — тоже. Акамацу даже усмехнулся — да, бака нет, и значит топлива хватит до той стороны пролива и буквально сразу же надо лететь обратно, но зато истребитель обрёл свою настоящую душу.
Он дал полный газ — стрелка тахометра дрожала у красной черты, зато скорость уверенно росла. Секунда за секундой бомбардировщики, ещё недавно маячившие далеко у самого горизонта, становились ближе. За полчаса погони он заметно сократил дистанцию.
Он почти чувствовал, как дрожит от нетерпения каждая деталь его самолета. В кабине становилось душно, шлемофон давил на виски, ремни врезались в плечи, но Акамацу этого не замечал. Внизу синела полоса воды, рваные облака тянулись к горизонту, а впереди уже стали ясно видны силуэты тяжёлых СБ.
Акамацу чуть подался вперёд, крепче ухватился за ручку и хрипло засмеялся.
— Опять ты, пьяная морда… — сказал он себе вслух, будто слышал рядом чужой голос. — Проспал подъём, едва не проспал такую охоту!
— Замолчи! — язвительно ответил второй голос в его голове. — Если бы не я, ты бы вообще не поднялся. Кто держит «Клода» на курсе, пока у тебя дрожат руки? Я!
Он прошёл уже три четверти пролива и сам удивился — пролетело около сорока минут. Бомбардировщики теперь висели перед глазами огромными тушами, до них оставалось метров триста. За это время они снизились до полутора километров.
— Вот они, — протянул первый голос, пьяный и тягучий. — Большие, как коровы на поле. Догонишь — и всё равно упустишь.
— Замолчи, скотина, — зло выдохнул другой. — Я их достану. Русские железные коробки не уйдут.
Акамацу заметил, что его единственный последователь безнадёжно отстал почти на километр. В небе он остался один против четырёх русских машин.
— Ну вот и проверим, — хохотнул внутренний насмешник. — Чего ты стоишь трезвым.
Акамацу выдохнул, отжал штурвал и пошёл вниз, в слепую зону «СБ». Самолёт охотно отозвался, мотор рычал, винт бешено рубил в воздух, и азарт снова заглушил похмельную тяжесть.
Он прибрал газ, чтобы не выскочить вперёд слишком резко, и взял чуть выше, выходя на позицию. В прицеле уже маячила широкая тушка бомбардировщика, серебрящаяся на фоне неба. Ещё секунда — и зажав гашетку, Садаки Акамацу метров с двухсот открыл огонь, стараясь загнать силуэт русского под трассеры обоих его пулемётов.
Но тут все три замыкающие строй «СБ» озарились вспышками, огненные трассы потянулись в его сторону, грозя разнести его машину на атомы.
Очереди полоснули мимо. Точности хвостовым стрелкам не хватило. Акамацу резко завалил ручку влево и потянул её на себя, уходя чуть вверх и в сторону.
— Чёрт, слишком рано! — выругался он, но в душе закипело радостное бешенство. — Так даже лучше. Теперь это будет настоящий бой.
23 февраля 1938 года. Небо над Тайваньским проливом.
Дымящаяся тридцатьшестёрка тряслась от перегрузки и вибрации, но теряя высоту упорно тянула к берегу на одном моторе. Морское звено казалось пытается крыльями поддержать раненого собрата, держало строй вокруг подбитой машины. В наушниках вдруг раздался сиплый голос стрелка, срывающийся от напряжения:
— Командир! Он вниз ушёл! Лезу в нижнюю установку, попробую его через этот чёртов телескоп достать!
Лёха мгновенно сжал тангенту, глядя на мелькнувшее в зеркале серое пятно истребителя. Голос его прозвучал коротко и резко, будто выстрел:
— Валентин! Одиннадцатому и тринадцатому! Пусть тоже глядят в оба! Огонь по твоей команде!
— Есть! — задушенно отозвался стрелок и буквально через несколько секунд — Есть! Вижу!.. Огонь!
Вдруг мимо Лёхиного самолета мелькнула пара огненных плетей трассеров в очень неприятной близости и тут же мелкая дробь простучала по фюзеляжу и левому крылу, вызывая вибрацию. Что-то резко и больно кольнуло Лёху в ногу. Он инстинктивно дернулся, качнув самолет.
— Суко! А баки то у меня непротектированные! Пара дырок и привет семье! — истошно забилась в мозгу мысль.
Три советских самолёта почти одновременно выплюнули очереди в ответ. Красные черточки прошли совсем рядом с серебристой тушкой «Клода», на миг озарив его блеском, и всё же ушли мимо.
— Верткий, зараза! — выдохнул стрелок, — Ушёл вправо в вираж, снова заходит, теперь уже сверху!
Его голос сорвался, хриплый от злости:
— Командир! Я наверх лезу! Из нижней его не достать, крутится, как бес на сковородке!
Серебристый «Клод» в это время резал воздух под ними, уходя в вираж, снова тянул нос вверх, пытаясь вынырнуть прямо в мёртвую зону за хвостами бомбардировщиков. Лёха прикусил губу от боли, краем глаза контролируя строй и сбоку дымящий СБ Клевцова.
Он рявкнул в переговорное, даже сам удивившись, сколько злости и напряжения было в его тоне:
— Я сейчас в вираж уйду резко, в левый, дай команду, как залезешь и будешь готов!
Стрелок отозвался коротким «Есть!», и через мгновение Лёха услышал, как защёлкали крепления пулемета.
— Готов! Крути! — шлемофон взорвался, заорав прямо в Лёхин мозг.
Лёха резко дал ногу, помог штурвалом и, сбросив тягу на левом движке, завалил борт в крутой левый вираж. Машину ощутимо качнуло, но зато стрелку открылся простор — японский истребитель, наседавший сзади, словно сам вывалился прямо в прицел.
И тут же сзади истошно зашёлся ШКАС. Автоматическая дробь застучала по фюзеляжу, выплёвывая изрядное количество мелких, но злых пуль каждую секунду. Валентин Андреевич, тридцатипятилетний мужик с квадратными плечами и усталыми глазами, бывший зампотех разведывательной эскадрильи, которого начальство пристроило в эту командировку подальше от зорких глаз чекистов, не упустил момента.
— Эх, крупняк бы сюда! — в который раз зло мысленно сплюнул Лёха, чувствуя, как через парашют и штурвал самолёта стрельба хвостовой точки отдаётся вибрацией и болью в ноге.
Очередь ушла вниз и влево, и, судя по тому, как наседавший японец дёрнулся и стал заваливаться на крыло, разворачиваясь, всё же зацепила цель. В наушниках шлемофона, сквозь визг моторов и треск помех, прорезался разухабистый, ревущий голос крупного стрелка-радиста:
— И летели нах**й самураи, под напором стали и огня!..
Голос гремел так, будто это была не кабина бомбардировщика, а оперная сцена в Большом