Когда банкет достиг пика, официанты в чёрных фраках внесли огромный торт. На белой глазури цветным кремом сияла надпись по-русски: «В честь РККА. Лётчикам-добровольцам».
— Ну вот, а морфлот опять мимо кассы, — расстроенно подумал наш товарищ, щеголяя черной униформой с тремя орденами.
Надо сказать, что в обычной жизни Лёха не выпячил свои достижения и даже большинство советских товарищей было не в курсе его наград.
— Ого! Ленин! Две Звезды! Не ничего говорил, ну ты и тихушник, Хренов! — Рытов с изумлением разглядывал Лёхин иконостасом в фойе губернаторского дома. — Ленин за что?
— Да вот, убедил Семёна Михайловича, что мои ишаки лучше его лошадей… — притворно смущаясь и отводя глаза, сделал максимально одухотворённую морду наш попаданец.
Рычагов хохотнул и тихонько добавил, совсем добивая комиссара:
— Он еще и Герой, Семен Федорович!
Сун Мэйлин вручала подарки и награды каждому участнику налёта. Лёхе достался большой конверт. Он приподнял бровь, заглянул внутрь — ему радостно подмигнула толстая пачка денег.
— Ого, какая хорошая китайская традиция! — радостно поделился он своей радостью со стоящим рядом Рычаговым. — Прям как родным домом повеяло из будущего… Откат за хорошую работу! — негромко усмехнулся вслух.
Рытов и Жигарев, сидевшие неподалёку, посмотрели на него осуждающе. Лёха лишь пожал плечами в ответ. В его глазах мир давно разделился на тех, кто просто берёт, и тех, кто делает вид, что не берёт, хотя берёт, но в гораздо больших объемах.
— Не обижай человека рублем! — продекларировал наш прохиндей стоявшим рядом советским товарищам, — Дай ему трёшник!
Начало марта 1938 года. Восточно-Китайское море, между портами Нагасаки и Шанхай.
Группу морских диверсантов, весело куривших на корме и отпускавших сальные шуточки про «этих салаг с эсминца», удар разметал по палубе так, что папиросы разлетелись в стороны, как искры. Один ухватился за леер, другой прокатился по настилу и едва не снес третьего за собой. Крики слились с гулом, а потом всё стихло — только визг металла из-под кормы и бешеная дрожь под ногами.
«Кайгун Чуса», капитан второго ранга Сэкиси, командир разведчиков, свесился за борт, сжав леер белыми пальцами. Он не верил своим глазам: из вспененной воды медленно всплыл и качнулся на волне здоровенный цилиндр — ровный, блестящий, с обрубленным краем. В стороны торчали рваные клочья металла, а красными буквами по-русски было выведено:
«ВАП-500. ОГНЕ…ОПА…»
Сорокалетний командир военно-морских диверсантов капитан второго ранга Сэкиси замер, поражённый в самое сердце. Когда-то, в далёком 1918 году, ещё кандидатом в младшие лейтенанты, он проходил службу в экспедиционном корпусе флота во Владивостоке и кое-как выучил этот дикий и варварский язык. И теперь слова всплыли в голове сами собой.
— «Огне… опа…» — пробормотал он, ощущая, как сердце холодеет.
Цилиндр ещё на миг застыл напротив его лица — мёртвая стальная рыба с варварской надписью — и, словно нарочно, качнулся в сторону корабля. Потом его накрыла волна, и он исчез в пучине, оставив после себя лишь радужное пятно и полосы пузырей.
— Русские… — выдохнул Сэкиси. — Они сделали самонаводящуюся акустическую торпеду и поставили её китайцам вместе с подводными лодками!
И тишина, полная тревожного осознания, что это был вовсе не случайный кусок железа.
Начало марта 1938 года. Особняк губернатора провинции в городе Ханькоу .
За длинным столом с хрусталём и китайским фарфором Лёха сидел, чувствуя, что попал в какой-то странный водоворот. Сун Мэйлин то и дело бросала на него взгляды — не просто любопытные, а с явным интересом, с мягкой улыбкой, будто знала о нём что-то большее. Во время торжественного вручения подарков её ладонь легко коснулась его руки и задержалась чуть дольше, чем позволяла светская условность. Она шутливо обыграла его прозвище — Сам Сунь, и китайская публика вокруг дружно засмеялась, не понимая, отчего он сам смутился.
За столом стоял ровный шум: звякали бокалы, щёлкали палочки, звучали тосты на китайском и их тут же переводили на русский. Лёха, сидя недалеко от хозяйки вечера, чувствовал себя как-то не в своей тарелке: рядом генералы, чиновники, а тут вдруг эта стройная женщина, чуть склонив голову, смотрит прямо в глаза и не спешит отводить взгляда.
Она легко коснулась его запястья, задержала пальцы и с лёгкой улыбкой произнесла по-французски:
— Ле-ша… вы знаете, это звучит почти как la chat — кот. Вы же мартовский? Мартовский кот, капитан… он всегда ищет тепла.
Она сказала это мягко, будто делилась безобидной языковой шуткой. Но её серые глаза смеялись так, что Лёха даже не сразу понял — она его дразнит.
Он кашлянул, отпил вина, стараясь спрятать смущение. Сун Мэйлин откинулась назад, всё так же улыбаясь, и слегка качнула бокал, будто ни при чём.
А Лёха… он, если быть честным, не возражал бы.
Но, во-первых, у него была Маша. Она словно чувствовала, куда и к кому ему предстоит идти, и прямо перед выходом устроила такой марафон, что он удивлялся лёгкой дрожи в ногах. Она выжала его досуха, до последней капли. Поэтому сейчас Лёха был предельно честен сам с собой: ближайшие несколько часов… ладно, час… — он приподнял бровь и хмыкнул, — ну хорошо, полчаса уж точно, он мог смотреть на женщин исключительно как на произведения искусства.
А во-вторых… во-вторых рядом как-то вовремя оказался Павел Рычагов. Он тонко отследил направление взглядов, оценил всю ситуацию и, жуя утку по-пекински, коротко бросил:
— Я бы не стал…
— В смысле? — сделал круглые наивные глаза Лёха.
— Лёша! У неё муж — Чан Кайши. Если помидоры не дороги — вперёд. Но лучше сразу в зад, — с ухмылкой отрезал Павел, и в глазах у него мелькнула ирония, опасность и насмешка сразу.
Лёха фыркнул, отвёл взгляд от сияющей первой леди Китая и понял, что угораздило его вляпаться в игру куда серьёзнее, чем воздушные бои.
Чтобы сбить двусмысленный блеск в глазах Сун Мэйлин, он ловко перехватил палочки и с азартом накинулся на блюда, будто это не банкет с первой леди Китая, а ночной забег в «Якиторию» на углу Чертановской.
— Ну, держитесь, — пробормотал он себе под нос и, не мешкая, щёлк-щёлк, подцепил кусок рыбы, обмакнул в соус, потом тут же прихватил пирожок на пару. Палочки быстро мелькали, так