ШКАС затрясся, как припадочный, сухо и зло. Трассеры лёгкой дугой прошили панцирь тишины, по обшивке японца побежали бледные строчки, что-то сорвало у корня крыла, мелькнула отваливающая часть. Ведомый дёрнулся, стал сваливаться ниже, и ниже, и ушёл в сторону. Лидер же, бросив ведомого, потянул горку для второго захода.
Чего Лёхе стоило вытащить раненый самолёт из виража, лучше не вспоминать. Он вцепился в штурвал, давил педали до хруста в коленях и, не моргнув, добавил газ на больной двигатель. Не до сантиментов. СБ дрогнул, выровнялся, пошёл в горизонталь. Впереди развернулась широкая река, тянулась блестящей полосой меж полей.
— За рекой точно китайцы, — донёсся спокойный голос штурмана. — Командир! Впереди под нами фронт! Вон стреляют вовсю!
Или от таких манёвров, или от японской стрельбы, что-то ударило в бомбардировщик — коротко и глухо. СБ аж качнуло в поперечнике, как телегу на яме. Лёху пронзила неприятная догадка: мешки поехали. На следующем толчке что-то щёлкнуло не там, где должно. Или сейчас, или поздно.
— Штурман, сбрасывай нахрен весь груз, — крикнул Лёха, повышая голос. — Иначе не вытянем.
Хватов дёрнул аварийный сбрасыватель — с металлическим визгом скользнул трос и сработал замок — створки разошлись, хлопнули и замерли. Мешки сперва хрюкнули о полуоткрытые створки, распластавшись, как нерадивые пассажиры в дверях трамвая, а потом острый край люка полоснул первый мешок, видимо самый наглый. И пошло. Серая пыль, как из мукомольни, выметнулась наружу и потянулась за самолётом длинным дымным хвостом. Следом пошли полураспоротые и целые мешки — к сверкающему внизу фронту.
— Всё ушло, — Хватов сказал сухим голосом человека, который признаёт очевидное. — Левую чуть клинит, но закрылись.
— За нами как снег, — хмыкнул Морозов, крутя турель, пытаясь выцепить нападающие истребители.
Самолёт ощутимо стал легче, послушней и даже как-то лететь стал веселее.
Лёха снова опустил нос, втягивая самолёт в пологое пикирование и упрямо потащил СБ к светлому просвету впереди, под облаками. Скорость подросла ещё на десяток километров, и длинная нисходящая трасса перестала быть жутким падением, а стала сознательным побегом.
— Командир, пикирует! — Сзади снова застучал короткими очередями ШКАС стрелка.
— Стрелок, в нижнюю, резко, давай!
Лёха поймал в зеркале чёрный силуэт мухи с торчащими лапками, выждал полмига, рубанул газ на обоих моторах, толкнул штурвал от себя и дёрнул выпуск щитков. СБ словно упёрся в воздух и завис на месте, брякнул всем своим содержимым, задрал хвост и замер на секунду. Японец не успел отрулить и, чтобы не врезаться, швырнул ручку от себя, проскочил под брюхом бомбардировщика почти вплотную. Навстречу ему в упор загремела очередь из нижней точки, трассы вспыхнули у фонаря, забарабанили по фюзеляжу. Истребитель ответил, оба его пулемёта затряслись, выплёвывая ленты, небо стало рваным от вспышек. СБ содрогнулся от попаданий.
— Сука, только бы не полез на таран, — мелькнуло у Лёхи, гул ударил в грудь, он удержал машину, дал полный газ обоим двигателям, не давая ей сорваться в штопор.
— Попал, — заорал стрелок, голос сорвался на визг, — попал, ну и рожа была у этого косоглазого!
Под крылом на секунду мелькнула быстрая тень, истребитель проваливался вниз, к полям, оставляя за собой неровный след дыма. СБ снова набирал ход, щитки убрались, в кабине пахнуло горячим маслом и порохом.
И тут, ровно над проплывающим внизу фронтом, раненый двигатель встал.
Глава 21
Шесть тонн народных усилий
Март 1938 года. Поля под Писянем.
При подходе к реке, прямо над линией фронта, правый мотор стал резко терять тягу и затем встал, будто вспомнил старую обиду и ушёл в себя.
Температура подпрыгнула, видимо, видимо пуля пробила радиатор и вода ушла. Лёха заглушил неисправный правый мотор, перекрыл питание и остался на одном. Левый, перегруженный, тоже начал сдавать, высота падала, вариантов не оставалось, кроме как идти на вынужденную. Впереди тянулась дамба, рядом лежал луг, с высоты казавшийся вполне ровным.
Лёха выпустил щитки и крикнул в СПУ — держитесь, чтобы не побило.
Колёса коснулись травы, и тонкий водяной слой заболоченного луга взвился веером, как от катера на глиссировании.
— Бл***ть! Попадались нам в жизни поля и похуже, — думал наш герой и изо всех сил тянул на себя штурвал, чтобы не клюнуть носом.
Но эта лужайка имела отвратительный характер и исключительно мокрый юмор. Лёха извернулся и посадил машину так мягко, словно укладывал на койку чужую барышню.
Скорость таяла, машина скользила по траве, оседая на хвост и в какой-то момент провалилась в мягкий грунт. Земля улыбнулась вязкой улыбкой и втянула колёса самолёта по самый живот.
Экипаж рвануло вперёд и ткнуло носами в недалёкое будущее. Лёха изрядно приложился лбом о приборную доску.
— Бл***ть, как балерины на льду, — штурман выругался с артистизмом актёра из малоизвестного театра.
— Хорошо у лётчиков мозгов нет, а то сотрясение было бы, — не отстал от штурмана стрелок.
Экипаж не пострадал. Ну почти. Дружно собравшись на крыле, они убедились, что все живы. Лёха посмотрел сначала на штурмана, затем на стрелка, затем потрогал свою наливающуюся яркими красками гематому под глазом и стал ржать.
Саша Хватов спокойно глянул на командира и пожал плечами. Лёха, отсмеявшись, произнёс:
— Добро пожаловать в экипаж одноглазых Джо. Но эти наши украшения полная ерунда по сравнению с комарами здешних мест. — Шлёп. Шлёп. — Сдаётся мне, что у них имеются крупные производственные планы на обед из трёх питательных советских авиаторов.
У стрелка, в отличии, от командиров, бланш наливался под левым глазом. Видимо потому что он летел попой вперед.
— Хватов, ты как думаешь, мы где сели — у наших или у японцев? — поинтересовался предводитель попаданцев.
— Я думаю, вон та торчащая из камышей голова нам сейчас всё прояснит.
Морозов развернул турель в сторону возможного появления противника.
Над камышами мелькнула чья-то голова и сразу исчезла.
Лёха встал на крыло и стал орать на своём уникальном диалекте китайского языка, что они хорошие советские люди, воюющие с проклятым жапаном, размахивая при этом выданным им полотном с иероглифами.
Китайская публика явилась честно и