Гонзага был знаменитым мастером, немало лет проработал в миланском театре Ла Скала, который, собственно, и открылся в 1778 году постановкой в его декорациях. Это была опера Антонио Сальери (да-да, того самого) «Признанная Европа». Но художник создавал декорации для театров самых разных итальянских городов – Генуи, Пармы, Рима, Мантуи, Монцы, Венеции.
В 1792 году Гонзага приезжает в Россию, где и остается навсегда. Он создавал декорации для спектаклей Эрмитажного, Большого Каменного, Деревянного и Малого театров в Петербурге, Петровского (Медокса) в Москве, дворцовых театров Гатчины и Павловска. Он также был автором декоративных монументальных росписей в Павловске, эскизов оформления придворных празднеств и церемоний.
Его работы вызывали заслуженное восхищение публики. Вот что, например, писал известный литератор и театрал Жихарев об оформлении оперы «Князь-невидимка»: «Великолепие декораций, быстрота их перемен, пышность костюмов, внезапность переодеваний изумительны… В первый раз в жизни мне удалось видеть такой диковинный богатый спектакль, в котором чего хочешь, того и просишь. Декорации большей части кисти Корсини и Гонзага. Это – настоящие чародеи, машинист не отстал от них… видите вы слона, который ходит по сцене как живой, поворачивает глазами и действует хоботом…».
Один из своих шедевров художник создал в Павловском парке в 1814 году к прибытию победоносной русской гвардии из Парижа, после похода, увенчавшегося разгромом и свержением Наполеона. Он оформил фон для представления, которое было посвящено встрече воинов.
Сергей Глинка, издатель «Русского вестника», прекрасно описал удивительный эффект, которого умел добиваться Гонзага: «Я прошел за Розовый павильон и увидел прекрасную деревню с церковью, господским домом и сельским трактиром. Я видел высокие крестьянские избы, видел светлицы с теремами и расписными окнами, видел между ними плетни и заборы, за которыми зеленеют гряды и садики. В разных местах показываются кучи соломы, скирды сена и проч. и проч. – только людей что-то не видно было; может быть, думал я, они на работе!.. Уверенный в существенности того, что мне представлялось, шел я далее и далее вперед. Но вдруг в глазах моих начало делаться какое-то странное изменение: казалось, что какая-то невидимая завеса спускалась на все предметы и поглощала их от взора. Чем ближе я подходил, тем более исчезало очарование. Все, что видно было выдающимся вперед, поспешно отодвигалось назад, выпуклости исчезали, цветы бледнели, тени редели, оттенки сглаживались – еще несколько шагов, и я увидел натянутый холст, на котором Гонзага нарисовал деревню. Десять раз подходил я к самой декорации и не находил ничего; десять раз отступал несколько сажен назад и видел опять все!.. Наконец я рассорился со своими глазами, голова моя закружилась, и я спешил уйти из сей области очарований и волшебства»
Художник, опережая свое время, работал, как позднее импрессионисты, – добивался иллюзии реальности объема и глубины, если наблюдатель находился на определенном, точно рассчитанном расстоянии от картины.
И князь Юсупов как никто другой смог оценить гений Гонзаги – он решил дать ему возможность реализовать оный во всей полноте, создав театр, в котором декорации и были бы «действующими лицами».
Этот «авангардный» для России театр решено было построить в ходе подготовки к празднованию пятой годовщины победы над Наполеоном, которая свершилась уже на полях Европы в 1813 году.
Театр возводился на основе проекта Гонзаги. В нем все задумано с тем расчетом, чтобы зрители имели возможность с правильного ракурса наблюдать за сменой созданных художником декораций. И хотя в нем возможны театральные действа разных жанров, но прежде всего этот уникальный зал предназначен для показа именно «спектакля декораций».
Гонзага написал не менее десяти (а некоторые исследователи считают, что 12 или даже 16) их перемен. До сегодняшнего дня сохранились лишь четыре – «Храм», «Таверна», «Тюрьма», «Мраморная галерея», а также живописный занавес, продолжающий архитектуру зала.
Замысел художника, которым полностью проникся и князь, состоял в том, чтобы сотворить «музыку для глаз». Зрители должны были наслаждаться игрой оркестра и погружаться в созерцание сменяющихся перед их глазами картин.
Разумеется, обеспечивала этот эффект специально разработанная машинерия. То есть театр Гонзаги был абсолютно цельным и при этом, безусловно, экспериментальным явлением. Оставалось узнать, как воспримут это новаторство венценосные гости.
8 июня 1818 года состоялся визит в Архангельское императора Александра I и короля Пруссии Фридриха Вильгельма III. Их сопровождали и члены российской императорской фамилии, и свита короля, и представители российской аристократии. Свидетели премьеры оставили воспоминания, и они свидетельствуют о провале…
Графиня Разумовская описывает впечатление государя и прочей публики так: «Вечер был превосходный, но праздник самый плачевный… После получасовой прогулки подъезжаем к театру. Все ожидают сюрприз и точно сюрприз был полный. Переменили три раза декорацию, и весь спектакль готов. Все закусили себе губы, начиная с государя. В продолжение всего вечера была страшная несуразица. Августейшие гости не знали решительно, что им делать и куда деваться».
Только со временем гений Гонзаги и художественное чутье Николая Борисовича были оценены по заслугам. Но после смерти князя в театре представления более не проводились, а часть декораций перевезли в Петербург.
Впрочем, в 1861 году в Архангельском принимали Александра II, и император посещал театр. Однако там ставились вполне традиционные спектакли и пели оперные знаменитости. Правда, на фоне одной из знаменитых декораций.
Сегодня театр Гонзаги отреставрирован и открыт для посетителей, которые могут оценить, хотя бы отчасти, и художественный вкус, и эксцентричность Николая Борисовича Юсупова, воплотившиеся в этом удивительном здании.
Глава X
Сын за отца
Борис Николаевич Юсупов
1794–1849
Единственный сын и наследник эксцентричного владельца Архангельского Борис Николаевич был человеком совсем другого склада. Это отмечали все современники. Да и Феликс Юсупов в своих мемуарах особо подчеркивает: «После смерти князя Николая Архангельское наследовал его сын Борис. На отца он нисколько не походил, характер имел совсем иной. Независимостью, прямотой и простотой нажил более врагов, чем друзей. В выборе последних искал не богатство и положенье, а доброту и честность. Однажды ожидал он у себя царя с царицей. Церемониймейстер вычеркнул было кое-кого из списка гостей, но встретил решительный отпор князя: “Коли оказана мне честь принять государей моих, она оказана и всем близким моим”».
Да, этот стиль мало походит на манеры дипломата и блестящего царедворца Николая Борисовича. Сын не любил и его детище – Архангельское. Это было чрезвычайно затратное имение, а одной из задач Бориса Николаевича стало разобраться с отцовскими долговыми обязательствами. Но, помимо этого, место для него ассоциировалось и с образом жизни старого князя, вызывавшим вопросы о его моральных устоях.
Феликс пишет: «Унаследовав громадное состояние, дела он вел как мог. По правде, отец его долгое