Через много лет князь Юсупов вспоминал: «Однажды на костюмированный бал в Оперу мы решили явиться парой: надели – брат домино, я – женское платье. До начала маскарада мы пошли в театр Де Капюсин. Устроились в первом ряду партера. Вскоре я заметил, что пожилой субъект из литерной ложи настойчиво меня лорнирует. В антракте, когда зажегся свет, я увидел, что это король Эдуард VII. Брат выходил курить в фойе и, вернувшись, со смехом рассказал, что к нему подошел напыщенный тип: прошу, дескать, от имени его величества сообщить, как зовут вашу прелестную спутницу! Честно говоря, мне это было приятно. Такая победа льстила самолюбию.
Прилежно посещая кафешантаны, я знал почти все модные песни и сам исполнял их сопрано. Когда мы вернулись в Россию, Николай решил, что грешно зарывать в землю мой талант и что надобно меня вывести на сцену “Аквариума”, самого шикарного петербургского кабаре. Он явился к директору “Аквариума”, которого знал, и предложил ему прослушать француженку-певичку с последними парижскими куплетами.
В назначенный день в женском наряде явился я к директору. На мне были серый жакет с юбкой, чернобурка и большая шляпа. Я спел ему свой репертуар. Он пришел в восторг и взял меня на две недели.
Николай и Поленька обеспечили платье: хитон из голубого с серебряной нитью тюля. В пандан к тюлевому наряду я надел на голову наколку из страусиных синих и голубых перьев. К тому же на мне были знаменитые матушкины брильянты.
На афише моей вместо имени стояли три звездочки, разжигая интерес публики. Взойдя на сцену, я был ослеплен прожекторами. Дикий страх охватил меня. Я онемел и оцепенел. Оркестр заиграл первые такты “Райских грез”, но музыка мне казалась глухой и далекой. В зале из состраданья кто-то похлопал. С трудом раскрыв рот, я запел. Публика отнеслась ко мне прохладно. Но когда я исполнил “Тонкинку”, зал бурно зааплодировал. А мое “Прелестное дитя” вызвало овацию. Я бисировал три раза.
Взволнованные Николай и Поленька поджидали за кулисами. Пришел директор с огромным букетом и поздравленьями. Я благодарил как мог, а сам давился от смеха. Я сунул директору руку для поцелуя и поспешил спровадить его.
Был заранее уговор никого не пускать ко мне, но, пока мы с Николаем и Поленькой, упав на диван, покатывались со смеху, прибывали цветы и любовные записки. Офицеры, которых я прекрасно знал, приглашали меня на ужин к “Медведю”. Я не прочь был пойти, но брат строго-настрого запретил мне, и вечер закончили мы со всей компанией нашей у цыган. За ужином пили мое здоровье. Под конец я вскочил на стол и спел под цыганскую гитару.
Шесть моих выступлений прошли в “Аквариуме” благополучно. В седьмой вечер в ложе заметил я родителевых друзей. Они смотрели на меня крайне внимательно. Оказалось, они узнали меня по сходству с матушкой и по матушкиным брильянтам.
Разразился скандал. Родители устроили мне ужасную сцену. Николай, защищая меня, взял вину на себя. Родителевы друзья и наши домашние поклялись, что будут молчать. Они сдержали слово. Дело удалось замять. Карьера кафешантанной певички погибла, не успев начаться. Однако этой игры с переодеваньем я не бросил. Слишком велико было веселье».
Безудержному веселью тех беззаботных лет положила конец трагедия – смерть брата. Его нелепая гибель не только нанесла тяжелейшую, так никогда и не затянувшуюся рану Зинаиде Николаевне, она глубоко потрясла и Феликса. Он рассказывает, что, погруженный в отчаяние, приехал к великой княгине Елизавете Федоровне и долго рыдал, упав на колени и припав к ее ногам. И она дала ему поприще, на котором Феликс смог проявить свои лучшие качества, – он искренне и глубоко погрузился в дела благотворительности.
А вскоре, немного придя в себя, он осознал свою ответственность как единственного наследника гигантского состояния Юсуповых, и отправился в ознакомительно-инспекционную поездку по обширным владениям. Причем проявил себя внимательным и рачительным хозяином, выявив крупные злоупотребления со стороны управляющих.
А через год после смерти брата Феликс принимает совершенно самостоятельное и весьма неожиданное для родителей решение – отправляется в Англию, где поступает в знаменитый Оксфордский университет.
«Он ворвался в наш мир, как человек-инопланетянин… Он был потрясающе красивым человеком, очень хорошо причесанным и исключительно хорошо одетым…» – пишет о Феликсе один из его соучеников Реджинальд Мертон.
Сам князь Юсупов в письме к матери признается: «Странно, как с самого детства я всегда стремился в Англию, точно чуял, что здесь найду то, чего мне всегда недоставало, а именно товарищей и друзей своего возраста. Моя теперешняя жизнь так мало имеет общего со старой, что мне кажется, что я живу во второй раз, и я уверен, что именно теперешняя моя жизнь укрепит меня для будущего и нравственно осветит».
И действительно, именно Англия укрепила Феликса в аристократическом самосознании. Он, наблюдая за политической жизнью этой страны, отмечал тенденции, которые явно подрывали роль и значение элиты. В то время как он отводил ей главную роль.
В одном из писем Феликс отмечает: «Долго беседовал о политике и вынес очень грустное впечатление. Теперь весь двор и вся аристократия переживает ужасное время. Правительство до того либерально и облагает собственников такими непосильными налогами, что самые богатые люди Англии совсем разоряются. Но им этого недостаточно, и они теперь составляют новый бюджет, который еще более либеральный. Все должно решиться в конце этого месяца и поэтому повсюду царит всеобщее волнение. Даже у нас в College иногда произносят грозные речи против правительства. Все это очень интересно наблюдать».
И конечно, князь не только наблюдает, но и делает выводы, которые впоследствии и будут направлять его руку с револьвером.
Сам Феликс отмечает в себе заметные перемены, которые произошли с ним под влиянием английских друзей. В письме к матери он признается: «Может быть, я и переменился, но не в том смысле, как ты это понимаешь. Я тебя уверяю, что я остался таким же, как был. В то время, что я был в Царском, ничего не произошло, чего бы ты не знала. Конечно, не могла не отразиться на отношении к окружающему, а также на моем характере вечная борьба с самим собою, моих новых переживаний и впечатлений, все это утомило меня и даже в некоторой степени озлобило. Так как я очень впечатлителен, то ты знаешь так же хорошо, как я, что всякое новое переживание оставляет на мне известный отпечаток, который и дает эту неровность в характере и в отношениях. Главным образом в этом отношении на меня влияет Оксфорд. Живя среди товарищей, из которых