— Нет, — тихо ответил он. — Это были другие люди. Очень высокие, которые сидят в очень высоких креслах. В просторных кабинетах, где на стенах висят портреты не ради красоты, а ради напоминания. И ковры там не для уюта, а чтобы приглушать звук шагов. Вы понимаете, о ком я.
Он не смотрел ни на меня, ни на Суворова. Говорил как бы в воздух, будто надеялся, что его слова растворятся, не оставив следа. Но след они оставляли — вязкий, холодный, с привкусом страха, к которому он так и не привык.
— Как эти люди связаны с «Содружеством»? — быстро подхватил Алексей, и я краем глаза отметил, как в нём просыпается тот самый интерес, с которым он обычно рылся в архивных делах или спорил с профессорами на лекциях. Рабочая жилка, обострённая чутьем, как у ищейки, уловившей запах добычи.
Трофимов усмехнулся. Спокойно, беззлобно, почти по-доброму. Потянулся к чайнику, налил себе в кружку остывшего отвара, сделал большой глоток и скривился, как будто попробовал настойку на перце.
— Крепко настоялась. Это хорошо, — прокомментировал он рассеянно.
Подняв взгляд, он медленно перевёл его на Суворова, и голос его зазвучал чуть суше, почти как у лектора:
— Я же сказал, юноша, — эти люди сидят в креслах, которые ближе к трону, чем к торговым рядам. Им не по статусу и, главное, не по чину заниматься купеческими или производственными делами.
Суворов кивнул. Спокойно, не перебивая, будто ждал подтверждения догадки, и тут же уточнил:
— А ведением дел занимается родня этих людей?
На это Трофимов только хмыкнул, как человек, который много раз слышал одно и то же заблуждение, но каждый раз вежливо разочаровывает собеседника.
— Родня этих людей тоже не бедствует, Алексей Михайлович, — усмехнулся он. — Все они с гербами, при местах, в титулованных браках. Не гоже им пачкать руки о золото, если можно тронуть его только взглядом и владеть им. Пачкаются о деньги и заведуют ими другие. Послушные люди, формально входящие в совет приказчиков. Умело расставленные марионетки. Ни на шаг в сторону, ни на полслова против. Надёжные и предсказуемые. И каждый знает, что их держат за ниточку.
— А… у вас, может, есть список этих… советников? — робко поинтересовался Суворов, чуть поддавшись вперёд, будто надеясь случайно заглянуть в чужую папку.
Но Трофимов покачал головой. Не резко, но так, чтобы стало понятно — разговор идёт не про вчерашние слухи, а про вещи, за которые до сих пор пропадают люди.
— Нескольких знаю, — признал он. — Но не вздумайте, Алексей Михайлович, относиться к ним как к обычным бюрократам. Эти люди без всяких колебаний могут сломать жизнь мне… вам… и даже вам, Павел Филиппович. И поверьте, в их случае совсем неважно, сколько у вас званий и кто у вас в родне. Они не спрашивают разрешения — они просто делают то, что считают нужным.
Мы с Суворовым переглянулись. На лице Алексея отразилась смесь профессионального любопытства и предвкушения. Я тоже не удержался от ухмылки.
— А это уже интересно, — протянул я, чуть склоняя голову набок. — Если бы вы дали показания против этих людей…
Трофимов вздохнул. Глубоко со всей тяжестью, которая копилась на его плечах, похоже, не первый год. Он уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но я опередил его, не дав уйти в лишние сомнения.
— Послушайте, — мягко, но чётко заговорил я, — если дело дойдёт до разбирательства, и вы согласитесь выдать этих людей, я обещаю вам одно: у вас будет охрана. Настоящая. Не эти ребята с дубинками из районного участка, а призраки, что чуют смерть за версту, и бойцы из спецотряда шаманов. Таких, которые могут унюхать угрозу ещё до того, как кто-то подумает навредить. Никто к вам не подберётся, даже если очень постарается.
Трофимов замер. Смотрел на меня в упор, внимательно, будто впервые видел не адвоката, некроманта, сына бывшего начальника охранки, а просто человека, которому можно поверить. Несколько долгих секунд он колебался. А потом, как будто внутри что-то щёлкнуло, и мужчина коротко кивнул.
— Согласен, — хрипло выдохнул он. — Только дайте слово, что поможете, Павел Филиппович. И избавите меня от родича. Не хочу я слышать этого брюзгу с его рассказами о важности семьи.
— Даю слово высокорожденного, — ответил я, даже не раздумывая. Эти слова были для него куда важнее подписей и печатей. — Пишите адрес. Я пришлю охрану сегодня же.
* * *
Мы вышли из здания, и я сразу заметил Фому. Он стоял чуть поодаль о крыльца и, слегка склонившись, терпеливо допрашивал призраков. Со стороны сцена выглядела почти анекдотично: массивный, основательный Питерский в форме, с блокнотом в одной руке и ручкой в другой, и вокруг него полупрозрачные фигуры, как лоскуты тумана. Они, впрочем, были предельно серьёзны и охотно отвечали на его вопросы, а снующие рядом шаманы с деловыми лицами поспешно записывали каждое слово под протокол, чуть не бегая карандашами по страницам, чтобы не упустить ни одной детали.
Когда за нашей спиной хлопнула дверь, Фома обернулся, тут же расплылся в улыбке и, не дожидаясь, пока мы подойдём, сделал шаг навстречу.
— Спасибо вам, Павел Филиппович, — заговорил он с явным воодушевлением. — Вы даже не представляете, какую работу проделали. Здесь можно будет закрыть сразу несколько дел времён Смуты. Те самые, что годами пылились в архивах, пока начальство чесало в затылке и решало, кого бы к ним приставить. А тут на тебе, готовый отчёт с подтверждёнными свидетелями. И ещё и мёртвые, что характерно. Надёжнее быть не может.
Я усмехнулся, кивнул и негромко сказал:
— Рад, что оказался полезен. Можно вас на пару слов, Фома Ведович?
Он тут же коротко махнул рукой своим помощникам, мол, продолжайте без меня, я скоро, — и зашагал рядом. Мы свернули в сторону арки, туда, где не было лишних ушей.
Я немного сбавил шаг, чтобы убедиться, что нас никто не догоняет, и только тогда заговорил:
— Фома Ведович, — начал я, стараясь подбирать слова спокойно, — не могли бы вы помочь мне… в частном порядке?
Питерский остановился, повернулся ко мне всем корпусом, нахмурил брови, с явным удивлением и медленно кивнул.
— Конечно, Павел Филиппович, — ответил он, чуть понизив голос, как это делают люди, привыкшие к тонким просьбам, за которыми может скрываться всё что угодно.