Подгоняемый воющим ветром, сильный дождь хлестал под острым углом. Шквал находил дюжину способов пробраться под мой плащ. В довершение ко всему, одежда уже пропускала воду. Мои штаны можно было выжимать, и оба сапога тоже протекали.
Это было знакомое и отвратительное ощущение. Промокать до нитки было частью жизни в Линн Дуахайлле. Может, это и была более сухая часть Эриу, чем, скажем, Мунстер, но пасмурных дней хватало с избытком. Перегон скота, помощь соседям с овцами, поход к соседу или, по случаю, в Манастир-Буи — все это грозило встречей с ливнем.
Мне это не нравилось в детстве, и не нравилось сейчас.
Оставалось лишь стиснуть зубы и идти дальше.
Тем не менее, у меня была задача, куда более важная, чем физический дискомфорт. Споткнувшись о куст утесника, я вгляделся в полумрак, пытаясь разобрать очертания потемневшего ландшафта. Я понятия не имел, где англичане. Сверкнула молния, яркая белая вспышка, резанувшая по глазам. К тому времени, как они привыкли, снова наступила темнота. Я выругался и поплелся дальше. Через несколько мгновений над головой прогремел гром. Промежутки между вспышками и раскатами сокращались — верный знак, что гроза приближается.
— Сюда! — Лало, невидимый до тех пор, пока нас не разделило пять-шесть шагов, ткнул большим пальцем в ту сторону, откуда пришел.
Я заглянул ему через плечо, ничего не видя, пораженный его безошибочным чувством направления.
— Ты их видел?
— Да! Они сбились в кучу, как стадо коров в углу поля.
— Далеко?
— Может, шагов пятьсот.
— Часовые?
Прогремел гром, сделав речь невозможной. Дождь хлынул стеной.
Лало покачал головой — нет, его улыбка ослепительно сверкнула в свете молнии.
— Подведи нас поближе, — сказал я, решив извлечь максимум из этой безумной ситуации. — Тихо и медленно.
Счастливый кивок, и он снова повел нас вперед.
Я передал информацию Торстейн, шедшей следующей, а она — дальше.
Я отсчитывал расстояние, потея, несмотря на холод во влажном воздухе. В какой-то момент я провалился левой ногой по колено в грязь, и мне понадобилась помощь, чтобы выбраться. Мы продолжили путь.
Чуть более чем в трехстах шагах Лало снова возник из темноты. Сверкнула молния. Яркий свет озарил нас всех, и я ждал крика, крика часового.
Тишина.
Мы сбились в кучу, и я вгляделся в лица своих воинов. На некоторых, у раненых, была написана боль, но все до единого выглядели решительными. Непоколебимыми. Была даже тень нетерпения, которую я чувствовал и сам. Я должен был доказать свою ценность как вождь, и победа в этом неравном поединке стала бы хорошим началом. «Локи, ты обманщик, — подумал я, — не подведи меня сейчас. Тор и Один, помогите мне».
— Мы нападем с двух сторон, — сказал я.
— Некоторые все равно сбегут, — сказала Торстейн.
— Если сбегут, так тому и быть. Пусть уходят, — ответил я. — И шумите как можно громче. Напугайте англичан до усрачки, и битва наполовину выиграна.
Яростное, шепотом произнесенное «да».
— Тор с нами, — добавил Векель.
Даже последователи Белого Христа вроде Вали Силача были этому рады.
Мы разделились. Лало повел Торстейн и семерых других полукругом вокруг англичан, пока я оставался на месте с Векелем и остальными. Лало сказал мне, что до его позиции около четырехсот шагов.
Этот отсчет был самым долгим ожиданием в моей жизни.
Я присел, чтобы не быть замеченным во вспышках молний, и жестом велел спутникам сделать то же самое. Мое сердце колотилось, и каждый раз, когда чернота сменялась ослепительной белизной, я напрягался, ожидая, что на нас обрушится волна англичан. Я досчитал до ста, и ничего не произошло. Но мой живот все еще был скручен от напряжения. Я продолжал считать, представляя, как Лало ведет остальных сквозь непогоду. Настало двести, и целую вечность спустя — триста. Если все идет по плану, подумал я, обеим группам теперь осталось сто шагов до англичан.
Этой ночью я выбрал свою бородатую секиру. Враги будут повсюду, а ей нужно мало места для замаха. Я сделал знак, и Вали Силач встал рядом со мной; остальные выстроились по двое, с Векелем в арьергарде. Он не будет участвовать, если, как он лукаво заметил, нам не понадобится помощь.
Мы пошли в указанном Лало направлении. Я промок так, словно прыгнул в Шаннон, но мне было уже все равно.
Пятьдесят шагов, и мы растянулись в одну линию.
Дождь не прекращался, благословение богов, но молнии утихли — еще одна удача. Было темно, как в Хель, трудно было разглядеть что-либо дальше вытянутой руки. Вглядываясь в землю, я пытался различить что-то человекоподобное.
Сорок шагов. Тридцать пять. Я все еще не видел ни одного англичанина, не говоря уже о целой группе. Беспокойство грызло меня изнутри, и я подумал, не пошел ли я совсем в другую сторону.
Тридцать.
Двадцать пять.
Наконец, в темноте показалась фигура, не похожая на куст утесника. Мои глаза привыкли к темноте. Я вгляделся и понял, что это англичане. Они сбились в кучу, как и говорил Лало, и, невероятно, никто, казалось, не стоял на страже. Я снова проверил, готовы ли мои люди, и, воспользовавшись очередным раскатом грома, бросился вперед.
Я был уже совсем близко, когда один англичанин повернул голову и увидел меня. Его крик оборвала бородатая секира, проломившая ему череп. Его товарищи в панике толкались и пихались, пытаясь встать, схватить оружие, что было под плащами, дать отпор.
Мы воспользовались этим в полной мере.
Даже ищущий похвалы, лижущий задницы скальд не смог бы назвать то, что случилось дальше, битвой. Это была резня, мы рубили, кромсали, втаптывали людей в грязь, топтали их головы, не обращая внимания на мольбы о пощаде. Я рубил и махал механически, снова и снова, словно колол дрова, а не человеческую плоть. Железный привкус крови был у меня на губах, и это была не моя кровь. Мне нравился этот вкус.
Пара рук взметнулась ко мне, пальцы были сцеплены в безмолвной мольбе. Я отсек их топором, вонзив лезвие в лицо человека. Внезапный укол в боку заставил меня развернуться и обнаружить англичанина, чей кинжал был остановлен моей кольчугой. Я рубанул по нему, рассмеявшись, когда рука и кинжал упали в грязь, и пока он кричал, я проломил ему ребра.
Резня закончилась быстро, усеяв землю трупами. Оставались раненые — они барахтались в грязи, ревели и звали матерей. Мы их добили. Когда все стихло — гроза