– Вот, чёрт, как разыгрался сегодня! – сказал шофёр сдавленным голосом. – Перелёт – недолёт, перелёт – недолёт. На вилку нас берёт, проклятый!
Слово «вилка» – техническое артиллерийское слово – казалось ему, видимо, зловещим. Действительно, разрывы стали ложиться ближе, греметь громче. Он ещё ускорил ход. Как назло, дорога, до сих пор такая гладкая и накатанная, теперь сделалась шершавой – так и пошли рытвины да колдобины. Машина подскакивала, звенела, сотрясалась всем телом при каждом обороте колеса. Ящики в кузове глухо гремели. Шедшая впереди машина тоже неслась во всю мочь, и было видно, как отчаянно подскакивает она на ухабах и как болтаются и скачут в ней бараньи туши.
– Вот где накрыл нас, перед самым девятым километром! – сказал шофёр. – Здесь, того и гляди, ещё застрянем.
– Что за девятый километр? – спросил Лунин.
– А тут самые главные трещины. На всём озере нет другого такого места.
Действительно, вокруг себя Лунин всюду видел следы борьбы с разрывами льда и водой, залившей лёд. Вся эта тряска происходила оттого, что на льду буграми намёрзла не раз разливавшаяся здесь вода. Дорога тут, видимо, особенно часто меняла направление, потому что во все стороны расходился целый лабиринт брошенных путей и объездов.
Снаряды продолжали падать всё ближе и ближе к дороге, а между тем машина их двигалась теперь совсем медленно. Бараньи туши ползли еле-еле, торчали перед самым радиатором и загораживали путь. Шофёр попытался их объехать, но оказалось, что впереди всё уже забито сгрудившимися, едва ползущими машинами. Их всех задерживали узкие бревенчатые мосты, проложенные через многочисленные разветвления длинной, сложной и извилистой трещины. Пока одна машина, раскачиваясь над водой, осторожно ползла по шатающемуся мосту, все остальные ждали.
Иногда вся колонна совсем останавливалась, шофёры, не выключая моторов, выходили из кабин, перекрикивались, разминали ноги, прислушивались к вою снарядов. На людях шофёр Лунина всем своим видом показывал, что он совершенно равнодушен к обстрелу; он даже сонливо позёвывал, когда снаряд разрывался где-нибудь неподалёку. Потом машины опять начинали ползти друг за дружкой, медленно одолевая мосты.
Лунин уже думал, что все препятствия остались позади, как вдруг прямо перед собой увидел густые и чёрные клубы дыма.
– Попал! – сказал шофёр, побледнев. Дым, тяжёлый, жирный, мотаясь на ветру, огромным конским хвостом разлёгся по снегу справа налево, заслонив впереди весь горизонт. Так могла гореть только нефть.
– Автоцистерна, – сказал шофёр. – Вот ведь угодил!
Машины не решались приблизиться к пылающей на льду автоцистерне и сначала остановились, а потом одна за другой стали съезжать с дороги и, буксуя в сухом снегу, объезжать её. Объезд этот совершался медленно, и тем временем не менее пяти снарядов разорвалось где-то совсем близко. Но мало-помалу снова выбрались на дорогу. Здесь лёд был гладкий, без заструг и трещин, и машина понеслась.
Немцы не то прекратили обстрел, не то перенесли его на другую часть дороги. Впереди Лунин уже различал синюю полосу леса, которая расширялась приближаясь. Скоро он заметил и Осиновецкий маяк, возвышавшийся над лесом, тот самый, который он видел, когда летел через озеро. Замёрзшие ноги Лунина ныли, и он усердно постукивал ими, но обращал на них мало внимания. Скорей! Скорей!
Наконец они вползли на берег и поехали по колеблющимся синим теням, падавшим от сосен на снег. На берегу раскинулся небольшой и нестройный посёлок из каких-то ободранных бараков. С удивлением Лунин услышал свист паровоза. Товарный состав стоял на железнодорожной ветке. Как и в Кобоне, здесь на снегу громоздились мешки и ящики, прикрытые брезентом. Это было продовольствие, перевезённое через озеро на машинах. Отсюда его по железнодорожной ветке везли в Ленинград на Финляндский вокзал. До Ленинграда оставалось сорок километров, но шофёр внезапно остановил машину.
– Сейчас мы обогреемся, – сказал он.
Перед дощатым, наскоро сколоченным бараком, на размолотом колёсами снегу стояло уже штук десять гружёных машин. Из всех жестяных труб на крыше барака валил дым. При мысли о задержке Лунину стало досадно. Но уж слишком было заманчиво немного погреться.
– Только недолго, – сказал он.
И вслед за шофёром вошёл в барак. Барак был разделён не доходившей до потолка перегородкой на две комнаты. В той первой комнате, длинной и просторной, куда вошёл Лунин, пылали разом три железные печки. Благодатным жаром дохнуло Лунину в лицо, блаженнейшее тепло охватило его со всех сторон. Несколько шофёров с разомлевшими, счастливыми лицами уже стояли и сидели вокруг печек. Они грели воду в вёдрах и в больших чайниках, вода кипела, и горячий пар клубился под потолком. Они с наслаждением пили горячую воду из кружек, держа в чёрных пальцах куски мёрзлого хлеба.
– Вот и мы сейчас закусим, – сказал шофёр Лунина. – Садитесь, товарищ начальник.
Он, видимо, хорошо был знаком со всеми этими шофёрами и приятельски с ними переговаривался. Из кармана ватных штанов вытащил он большую копчёную рыбину, завёрнутую в газету, разложил её на скамейке и принялся чистить.
Вдруг из второй комнаты барака вышел какой-то человек, тоже, вероятно, шофёр, и что-то негромко сказал. Слов его Лунин не расслышал, но шофёры сразу умолкли. Один за другим все потянулись во вторую комнату, за перегородку. Шофёр Лунина покинул свою рыбину на скамье, ушёл туда же. Лунин остался один.
От тепла замёрзшие ноги его разболелись ещё сильнее. Он снял валенки, по-новому перемотал портянки, опять надел валенки. Ногам стало легче. Он в одиночестве похаживал вокруг печек, ожидая.
Шофёр его вышел наконец из-за перегородки и сказал вполголоса:
– Умерла.
– Кто умерла? – спросил Лунин.
– Женщина. Жена капитана. Тут капитан один, с Волховского фронта, ездил в Ленинград в командировку, вывез оттуда жену. Довёз до озера, а она здесь стала умирать. Он двое суток с нею в этом бараке промучился, кормил её, кормил, но организм уже не принимает. Всё равно умерла.
– Сейчас?
Шофёр кивнул. Он нерешительно смотрел на свою рыбу.
– Вы будете кушать, товарищ начальник?.. – спросил он Лунина. – Я тоже не буду. Не могу я на этом берегу кушать. Как перееду через озеро, ничего не кушаю.
Он завернул рыбу в газету и сунул в карман.
– Поедем, что ли?
– Едем! Едем! – сказал Лунин и вышел из барака.
5
Лунин въехал в город через Ржевку, Охту, Выборгскую сторону, мимо металлургического завода и Финляндского вокзала и переехал через Неву по Литейному мосту. Солнце ещё не зашло, и громады зданий были залиты красноватым сиянием его последних лучей. Лунин насторожённо и жадно смотрел на заметённые снегом улицы с еле заметными пешеходными тропинками, на ярусы и арки разбомблённых зданий. Ни автомобилей, ни лошадей, ни ворон, ни трамваев. Ему вспомнились какие-то рассказы о городах, погружённых на дно моря. Очень редкие пешеходы придавали этому впечатлению особую реальность они брели так медленно и с таким трудом, словно двигались сквозь плотную воду.
Переехав через Литейный мост, Лунин очутился в той части города, которую знал лучше всего. Лиза девушкой жила недалеко отсюда, на Моховой. Сколько раз когда-то Лунин провожал её по этим улицам до дверей! И, увидев внезапно с Литейного моста весь Литейный проспект, Лунин совсем разволновался. Сколько раз проходил он здесь в то лето, смотрел на эти дома, на эту прямую, уходящую вдаль улицу! Нет, он вовсе не ожидал, что будет так волноваться… Машина шла меж двумя рядами высоких сугробов по направлению к Невскому. Лунин считал перекрёстки, он всё хорошо помнил. На углу улицы Пестеля он попросил шофёра остановиться.
Шофёр вместе с ним вышел из кабины, помог ему взвалить мешки на плечо и распрощался по-приятельски. Озябшие ноги Лунина затекли от долгого сидения в кабине и вначале плохо его слушались. Неуверенно ступая, раскачиваясь под тяжестью мешков, медленно побрёл он по улице Пестеля, по узкой тропинке вдоль стены. Встречая прохожих – всё больше женщин, еле бредущих,