В феврале 1965 года Косыгин в сопровождении Андропова и целого ряда других официальных лиц и специалистов отправился на Дальний Восток – это была попытка выстроить новую внешнеполитическую стратегию. Официально делегация направлялась в Ханой, но она дважды останавливалась «для дозаправки» в Пекине. Сначала в пекинском аэропорту Косыгин встретился с Чжоу Эньлаем, а на обратном пути – с Мао Цзэдуном. Переговоры Косыгина в Пекине вызвали у советской стороны тяжелое чувство: китайцы вели себя враждебно и заносчиво, они подвергли СССР жесточайшей критике за «ревизионизм» и отказались от каких-либо совместных действий, даже если речь шла о помощи Северному Вьетнаму. Переговоры в Ханое также подействовали на советское руководство отрезвляюще. Александр Бовин, работавший консультантом у Андропова и участвовавший в поездке, наблюдал за тем, как Косыгин пытался уговорить северовьетнамских руководителей не ввязываться в полномасштабную войну с США, но безрезультатно. Несмотря на идеологическую общность вьетнамских и советских руководителей, это были люди из разных миров. В Ханое у власти находились революционеры-националисты, ветераны подполья и антиколониальной борьбы. Советский Союз возглавляли государственные управленцы, которые достигли своих постов в результате многолетних аппаратных игр. Слишком долго вьетнамские коммунисты оставались на вторых ролях, следуя советам из Москвы и Пекина. Они были исполнены решимости добиться полной победы, не считаясь ни с человеческими жертвами, ни с советами «старших друзей» [741].
Американские бомбардировки Северного Вьетнама привели к серьезному ухудшению советско-американских отношений [742]. По всей стране организованно проходили массовые демонстрации протеста против «американской военщины» и митинги «солидарности с народом Вьетнама». Когда администрация президента Джонсона впервые обратилась к советской стороне с предложением начать переговоры по ограничению гонки стратегических вооружений, Политбюро встретило эту инициативу с прохладой [743]. Косыгин имел к США личные счеты: во время его официального визита в феврале 1965 года в Северный Вьетнам американцы бомбили Ханой и порт Хайфон [744]. Среди высших дипломатов уже было немало людей, полагавших, что СССР не стоит ссориться с Соединенными Штатами из-за Вьетнама. Но поскольку хор голосов, возмущенно клеймивших американские бомбардировки Северного Вьетнама, набирал силу, этим людям чаще приходилось отмалчиваться [745].
В мае 1965 года, в разгар американских бомбежек северовьетнамских городов и сел, в Москву пришло известие о вторжении американских морских пехотинцев в Доминиканскую Республику. Эта новость не на шутку встревожила членов Политбюро. На его заседании министр обороны Родион Малиновский характеризовал события во Вьетнаме и Центральной Америке как обострение международной обстановки и предположил, что теперь следует ожидать акций, направленных против Кубы. Он предложил, чтобы СССР в ответ предпринял «активные контрмеры», к примеру переброску воздушно-десантных частей к Западному Берлину и границам ФРГ и Венгрии. Как вспоминал Микоян, министр обороны «от себя добавил, что вообще нам в связи с создавшейся обстановкой следует не бояться идти на риск войны» [746].
Как вспоминает Бовин, в середине 1966 года в ответ на дальнейшую эскалацию военных действий США во Вьетнаме советские военачальники и некоторые члены Политбюро вновь заговорили о необходимости поставить американцев на место, продемонстрировав им всю мощь советских вооруженных сил. Однако даже самым ярым приверженцам демонстрации силы пришлось признать, что у Советского Союза нет средств, которые воздействовали бы на политику Вашингтона и Ханоя во Вьетнаме. Кроме того, еще слишком свежи были в памяти события вокруг Кубинского ракетного кризиса. Микоян, Косыгин, Брежнев, Подгорный и Суслов выступили за то, чтобы проявить сдержанность [747].
1967 год принес кремлевским вождям новые потрясения. В лагере прокоммунистических сил в Юго-Восточной Азии разразилась катастрофа. Уже с октября 1965 года Индонезии шла массовая резня коммунистов, в результате которой верх одержал генерал Сухарто. В марте 1967 года он сместил президента Сукарно. В результате массового террора было уничтожено, по некоторым оценкам, более 300 тысяч коммунистов и их сторонников. Большая часть этих коммунистов ориентировалась на Китай, но это не умаляло ущерба: Советский Союз утратил влияние в этом регионе. Чуть позже, в июне 1967 года был нанесен сокрушительный удар по советским союзникам на Ближнем Востоке: Израиль нанес внезапный удар и разгромил вооруженные силы Египта, Сирии и Иордании и захватил большие куски их территории: Голанские высоты, Газу и Синай, Восточный Иерусалим. Казалось, повсюду – от Джакарты до Каира – позиции СССР рушились. Помочь Сукарно было уже нельзя. Но из Ближнего Востока советское руководство уходить не собиралось. Победа Израиля прямо отразилась на общественных настроениях в Советском Союзе: многие советские евреи вспомнили о своем «еврействе». Такой вспышки симпатий к Израилю не было с момента его провозглашения в 1948 году. Сотрудники КГБ доносили о разговорах в синагогах Москвы и Ленинграда, где молодежь славила министра обороны Израиля Моше Даяна и мечтала сражаться плечом к плечу со своими соплеменниками [748]. Шестидневная война» на Ближнем Востоке вызвала реакцию государственного антисемитизма, новых ограничений продвижения евреев по службе и поступления их детей в престижные учебные заведения. Но все это меркло перед уроном, который нанесло советскому престижу поражение арабских армий, вооруженных и обученных советскими военными. Альянс с радикальными арабскими режимами рассматривался членами Политбюро как крупнейшее геополитическое достижение советской внешней политики с конца Второй мировой войны. Советские руководители во всеуслышание объявили о своей идейной солидарности с арабами и резко увеличили поставку Египту и Сирии современных вооружений, включая авиацию и средства ПВО, а также удвоили информационную и политическую поддержку, требуя от Израиля вернуть оккупированные территории. На Ближнем Востоке вскоре началась «война на истощение» с участием советских летчиков и военных инструкторов. В то же время Кремль опасался, что еще одна война между арабами и израильтянами приведет к росту напряженности советско-американских отношений и увеличит опасность вовлечения США в ближневосточный конфликт на стороне Израиля [749].
В период арабо-израильской войны и сразу после ее завершения члены Политбюро заседали практически без перерыва, чуть ли не круглыми сутками. Один из участников этих заседаний оставил в своем дневнике характерную запись, свидетельствующую об общих настроениях в те памятные дни: «После воинственных, хвастливых заявлений Насера мы не ожидали, что так молниеносно будет разгромлена арабская армия, в результате так низко падет авторитет Насера как политического деятеля в арабском мире. На него ведь делалась ставка как на „лидера арабского прогрессивного мира“. И вот этот „лидер“ стоит на краю пропасти, утрачено политическое влияние; растерянность, боязнь, неопределенность. Армия деморализована, утратила боеспособность. Большинство