Первоначально «те, кто думал иначе», пытались перетянуть Брежнева на свою сторону. В итоге сталинисты и русские шовинисты проиграли сражение за Брежнева. Леонид Ильич отдался всей душой «борьбе за мир» и по этой причине все больше нуждался в небольшой группе референтов из международных отделов ЦК. Эти люди влияли «пером и словом» на формулировки публичных высказываний генсека по вопросам не только внешней, но и внутренней политики. Брежнев дистанцировался от крайнего антиамериканизма, который исповедовали его старые товарищи по партийной и государственной работе. Но время от времени Брежнев показывал своим умным помощникам «анонимные» доносы на них, поступавшие от аппаратных завистников, давая им понять: на вас многие точат зубы, но я не дам вас скушать, цените… [810]
Позже некоторые из референтов Брежнева, среди них Арбатов, Черняев, Шахназаров, поддержали курс на перестройку и гласность Горбачева – курс, положивший конец холодной войне. Именно эти люди облекали советскую внешнюю политику в более миролюбивую и менее идеологизированную форму, вопреки общему настрою большинства номенклатурных чинов и приятелей Леонида Ильича. Но оглядываясь назад, понимаешь, насколько ограниченной была роль этих людей. Их призывы к Брежневу по-новому взглянуть на мир, осторожные попытки освободить внешнюю политику СССР от мертвящего груза коммунистической идеологии и сталинской ксенофобии, почти не давали результатов. В редкие минуты откровенных разговоров в неформальной обстановке «просвещенные» помощники намекали на необходимость перемен в стране. Но генсек цеплялся за идеологическую ортодоксию и отказывался даже поднимать тему реформ. Главные импульсы, побудившие Брежнева к разрядке, пришли извне, от западных политиков, и реагировал советский лидер на них лишь в той мере, в какой это соответствовало его понятиям о миропорядке и честолюбивым замыслам.
Брежнев надеялся конвертировать военную мощь СССР, выросшую в первые годы его правления, в валюту дипломатических соглашений и международного престижа. С помощью Андропова, Громыко и «просвещенных» помощников и референтов Брежнев приступил к выработке собственной концепции международной политики, которая была сформулирована в программе построения мира в Европе и взаимодействия со странами Запада. Центральное место в этой программе отводилось идее созыва общеевропейского совещания по безопасности и сотрудничеству. Об этом советский руководитель объявил на очередном съезде КПСС, который планировался на весну 1970 года, но состоялся лишь в марте – апреле 1971-го. Историк разрядки заключил, что на этом съезде «Леонид Брежнев упрочил свое руководящее положение в Политбюро по вопросам внешней политики». Генсек также «не скрывал, что его программа является советским ответом на восточную политику Вилли Брандта» [811]. Встретив бурными аплодисментами речь Брежнева, делегаты съезда единодушно поддержали Программу мира и одобрили договоренности с Западной Германией. Это было не просто ритуальным действом, а важным политическим событием, который давал Брежневу возможность отбиваться от критики тех, кто критиковал его за неортодоксальную внешнюю политику. В своей речи на съезде Громыко, не называя никого по имени, осудил тех людей в партии и стране, которые считали, что «любое соглашение с капиталистическими государствами является чуть ли не заговором» [812].
В октябре 1971 года Брежнев в хорошем настроении наставлял своих референтов: «Мы все время боремся за разрядку. И тут мы многого достигли. Сегодня о наших переговорах с крупнейшими государствами Запада речь идет уже не о конфронтации, а о соглашении. И мы будем вести дело к тому, чтобы [Общеевропейское совещание по безопасности и сотрудничеству] провозгласило декларацию о принципах мирного сосуществования в Европе. Это отодвинет лет на 25, а может быть, на век проблему войны. К этому мы направляем все свои мысли и деятельность нашего МИДа и всех общественно-политических организаций не только своей страны, но и наших союзников» [813]. Но «борьба за разрядку» оказалась делом куда более трудным, чем представлялось Брежневу. И причина этого заключалась не только в давлении противников разрядки внутри страны, сколько в том, что происходило за ее пределами. Война во Вьетнаме и инерция советско-американского противостояния по всему миру – все это продолжало ставить советско-американские переговоры под угрозу срыва.
Страсти перед саммитом
В течение многих лет Брежнев со своими друзьями из числа высших военачальников и руководителей военно-промышленного комплекса относились к США как к врагу номер один. Контроль над вооружениями и поиск компромиссов с американцами плохо вязались с этим образом мыслей. К тому же продолжала действовать хрущевская военная доктрина, целью которой провозглашалась победа в ядерной войне. Министерство обороны СССР считало, что просто стратегического паритета с американцами недостаточно. Нужно создать ядерную мощь, равновеликую американским, британским и французским ракетным арсеналам вместе взятым и учесть те ракеты средней и малой дальности, которые размещены на базах в Западной Европе и на плавучих средствах (авианосцах, подводных лодках) вокруг Советского Союза [814]. В общем, советское военное командование стремилось сохранить за собой полную свободу действий в продолжающейся гонке вооружений (в этом они мало отличались от своих американских коллег). Советский генералитет с крайней подозрительностью относился к возне дипломатов, осознавших, что победить в ядерной войне невозможно, и доказывавших, что СССР необходимо поставить перед собой другую цель – договориться о паритете, основанном на взаимном доверии. Министр обороны Гречко на заседании Политбюро не стеснялся открыто подозревать советских дипломатов в предательстве. По адресу Владимира Семенова, главы советской делегации на переговорах по ограничению стратегических вооружений (ОСВ), Гречко заявил, что тот «поддается американскому давлению». На первых порах Брежнев тоже не особенно жаловал дипломатов-переговорщиков. В здании ЦК на Старой площади, давая указания членам советской делегации перед началом переговоров по ОСВ в Хельсинки в октябре 1969 года, генсек строго наказал им держать рты на замке, не разбалтывать военных секретов. «Смотрите, Лубянка тут недалеко», – кивнул Брежнев на вездесущее КГБ [815].
Установление в феврале 1969