Из Вашингтона поступали новые тревожные сигналы, и 20 марта генсек поднял щекотливую тему на заседании Политбюро. Как свидетельствует запись этого заседания, Брежнев действовал крайне осмотрительно. Он признал сложность сложившейся ситуации, ведь речь шла об изменении советского законодательства под давлением извне, да еще по взрывоопасному «еврейскому вопросу». Генсек поделился с коллегами своими мыслями о том, как снять напряженность, быть может, можно разрешить издавать небольшую газету или журнал на идише, позволить открыть маленький еврейский театр, то есть снять негласный запрет, наложенный Сталиным на еврейскую культуру в СССР. Правда, он почти сразу же добавил, что просто высказывает «дерзкую мысль» вслух и сам еще не готов за это голосовать. В результате деньги за выезд решили не брать и налог отменить, но «негласно», чтобы сионистское лобби в США не восприняло это как свою победу. В то же время, Брежнев согласился с Сусловым, Андроповым, Косыгиным и Гречко, что не следует давать выездную визу в Израиль высокообразованным и квалифицированным специалистам, имевшим доступ к секретным разработкам в военных отраслях, и вообще ученым и профессионалам высокого уровня. Приезд таких людей в Израиль серьезно укрепил бы интеллектуальный и оборонный потенциал этого государства. «Не хочу ссориться с арабами», – признался Брежнев. В целом же государственная система ограничений и квот для евреев в Советском Союзе (при приеме на работу в закрытые учреждения, при поступлении в престижные учебные заведения и т. п.) осталась нетронутой [869].
Спустя много лет Анатолий Добрынин написал, что позиция Брежнева и Суслова по вопросу «еврейской эмиграции» была половинчатой и иррациональной. «Если бы мы вовремя сняли этот конфликт с еврейскими кругами, то тем самым во многом способствовали бы и развитию процесса разрядки с США» [870]. Это суждение, однако, не учитывает всю сложность вопроса, который поставила поправка Джексона – Вэника перед советским руководством. Действительно, торговые и финансовые соглашения с США имели для СССР огромную ценность, как символическую, так и материальную. Однако новые условия, выдвинутые американцами, были совершенно неприемлемы для советской стороны, поскольку они противоречили принципу равноправных отношений, а именно это была главная политическая цель, которую преследовало советское руководство, согласившись на разрядку. Критики разрядки в СССР возмущались: с какой стати Соединенные Штаты Америки должны ставить другой сверхдержаве условия, касающиеся ее внутренних дел, да еще по вопросу об экономических соглашениях, в которых американцы должны быть заинтересованы не меньше нас? Как отнесутся наши арабские союзники на Ближнем Востоке к тому, что советские евреи тысячами уезжают в Израиль? Что касается политических и идеологических последствий еврейской эмиграции для самого СССР, то они могли быть еще серьезней. Массовая эмиграция наносила смертельный удар по двум идеологическим мифам: что СССР является «социалистическом раем», из которого никто не хочет уезжать, и что евреи успешно ассимилированы. Возникали неудобные вопросы: почему только евреям разрешается эмигрировать из страны? Как к этому отнесутся другие этнические группы? Русские националисты, которых становилось все больше среди писателей, деятелей искусства и чиновников, почти в открытую возмущались излишней, по их мнению, терпимостью советского руководства к евреям. Пошел слух, что Брежнев находится под влиянием «жены-еврейки» (в действительности Виктория Брежнева происходила из семьи караимов, а не из еврейской семьи). Эти слухи доходили до Брежнева и не могли оставить его равнодушным – речь шла о подрыве его авторитета в партии и народе [871].
Тем не менее Брежнев был готов помочь Никсону справиться с проеврейской оппозицией в Конгрессе США и добиться ратификации советско-американского торгового договора. В марте 1973 года, когда «еврейский вопрос» встал ребром, генсек находился на прямой связи с Андроповым, Громыко, Гречко, министром МВД Николаем Щелоковым и другими ответственными лицами, желая найти такое решение вопроса, которое удовлетворило бы американцев и в то же время не выглядело бы уступкой давлению извне. На заседании Политбюро Брежнев взволнованно критиковал чиновников, которые саботировали политику разрядки, правда, имен не называл. Обращаясь к коллегам по Политбюро, генсек воскликнул: «То ли мы будем зарабатывать деньги на этом деле, или проводить намеченную политику в отношении США… Что тогда стоит наша работа, что стоят наши усилия, если так оборачивается дело. Ничего!» Результатом вмешательства генсека стало увеличение квоты на эмиграцию специалистов и решение проинформировать через конфиденциальный канал Никсона и американских сенаторов о том, что образовательный налог на выезд будет применяться только в исключительных случаях [872].
Однако частичные уступки уже не могли удовлетворить Джексона и его сторонников. Расширив перечень своих претензий, оппозиция Никсону в Конгрессе уже потребовала полной свободы эмиграции из СССР. Правые консерваторы, идеологизированные либералы-антикоммунисты и сторонники наращивания вооружений, сплотившиеся вокруг Джексона (позже они переберутся в Республиканскую партию, в стан Рональда Рейгана), отказывались идти на какие-либо компромиссы с советским режимом [873]. Никсону не удалось справиться с проеврейской коалицией в Конгрессе, куда входило множество либералов и правых республиканцев, и это явилось серьезным ударом по американо-советским отношениям. Поправка Джексона – Вэника не оставила ни малейших шансов для развития торгово-экономических связей с Советским Союзом, а ведь только это могло бы обеспечить политике разрядки более широкую поддержку в американском обществе. А оппозиция, вдохновленная успехом, продолжала наносить удар за ударом по разрядке. Антисоветские умонастроения, благодаря умело организованной кампании в защиту советских евреев, множились. Обстановка во многом напоминала движение против признания советского режима в 1920-е гг. И тогда, и теперь на первый план в обсуждении отношений с Советским Союзом вышла идеологическая тема – неприятие режима, – которая заслонила вопросы экономики и безопасности. Если 40 лет назад влиятельные группы в американском обществе отказывались признавать безбожных большевиков, то теперь Советский Союз объявлялся главным нарушителем прав человека.
Подобный поворот событий означал, что Никсону и Киссинджеру уже нельзя вести с Брежневым дипломатию в духе realpolitik, игнорируя идеологическую оппозицию в Конгрессе. Еще одним следствием этого поворота стал трансатлантический альянс между советскими диссидентами, с одной стороны, и американской прессой и еврейскими правозащитными организациями – с другой. Интеллектуалы-диссиденты, живущие в Москве, и среди них сторонники десталинизации, евреи, которым отказали в выезде, а также либералы-правозащитники стали с помощью американских журналистов героями сопротивления советскому режиму. Среди них был и русский