В этом был весь Горбачев: он предпочел договариваться об общих принципах, на которых должен строиться новый мировой порядок и «общеевропейский дом», а не торговаться о практических аспектах урегулирования германского вопроса. Стоит сравнить записи саммита на Мальте с протоколами переговоров, которые вел Сталин с 1939 по 1945 год, как в очередной раз станет понятно, что Горбачев как государственный деятель – это полная противоположность Сталину. Советский диктатор, если на карте стояли, как он считал, интересы советского государства, с бульдожьим упрямством сражался за каждый пункт договора. Он мог действовать и хитрой лисицей, делая вид, что идет на «щедрые» уступки, когда на самом деле это изначально входило в его планы. Сталинская внешняя политика являлась имперской и непомерно дорого обходилась стране, но то, как умело кремлевский вождь вел переговоры, вызывало невольное чувство зависти и восхищения у таких «асов империализма», как Уинстон Черчилль и Энтони Иден. Горбачев, напротив, и не пытался добиться каких-то специальных соглашений или обещаний от президента США. Очевидно, на тот момент он считал, что «особые отношения» с Бушем являются для него приоритетом, быть может, последней козырной картой в программе строительства «общеевропейского дома» с участием СССР. Он был удовлетворен устными заверениями Буша в том, что тот не собирается «прыгать на стену» и ускорять процесс объединения Германии.
Высокопоставленных дипломатов в Москве, включая чрезвычайного и полномочного посла СССР в ФРГ Юлия Квицинского и министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе, еще с ноября 1989 года предупреждали о том, что ГДР вот-вот исчезнет с карты. Им предлагалось предпринять упреждающие шаги: оказать давление на канцлера Коля и рассмотреть идею о создании конфедерации из двух уже существующих немецких государств. Даже близкий Горбачеву Анатолий Черняев предлагал в качестве альтернативы возродить «дух Рапалло», то есть достичь предварительного двухстороннего соглашения с Колем о воссоединении Германии (без американцев и НАТО), увязывая этот вопрос с созданием новой общеевропейской системы безопасности. Руководитель Международного отдела ЦК Валентин Фалин и его помощник Николай Португалов, кадровые германисты, предлагали после падения Берлинской стены выйти на лидеров социал-демократов и начать заранее переговоры о воссоединении. Не получив доступа к Горбачеву, они заручились устной поддержкой Черняева и вышли на помощника Коля, Хорста Тельника, с предложением начать переговоры по воссоединению Германии [1229].
Все эти попытки обогнать ход событий не были поддержаны Горбачевым. Генсек не проявил склонности к превентивным маневрам и сделкам в духе реальной политики, несмотря на то что первоначально у него имелись шансы на успех. В течение двух месяцев после падения Берлинской стены, когда надо было решать вопрос о воссоединении Германии, советская внешняя политика просто плыла по течению. И лишь в конце января 1990 года в ходе подготовки к конференции в Оттаве, куда должны были съехаться министры иностранных дел четырех держав-победительниц и обеих Германий, Горбачев, наконец, провел совещание со своими ближайшими сотрудниками, чтобы как-то структурировать обсуждение и выработать политический курс по этому вопросу. На совещании Горбачев признал, что объединение Германии неизбежно, что переговоры об объединении Германии будут вестись по формуле «4 + 2» – четыре державы-победительницы и два германских государства. Несмотря ни на что, генсек все еще надеялся, что социалистическая ГДР сохранится хотя бы на некоторое время. Говорят, Горбачев пришел к такому заключению, прислушиваясь к ложным советам некоторых экспертов, отражавших мнение тех западногерманских социал-демократов, кто не верил в быстрое исчезновение Восточной Германии. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что другие, включая не только «просвещенных» международников, но и руководителя КГБ Крючкова, предупреждали Горбачева о том, что ГДР не сможет долго продержаться, учитывая революционный хаос, экономический развал, открытые границы и близость ФРГ. В последующем советский руководитель согласился с западными партнерами, что процесс воссоединения мало зависит от великих держав и «обе Германии» сами будут решать его между собой. Без видимого сопротивления Горбачев согласился на то, что переговоры «4 + 2» превратились в переговоры «2 + 4», то есть фактически процесс воссоединения был отдан в руки канцлера ФРГ Гельмута Коля [1230].
В конце мая 1990 года, во время советско-американского саммита в Вашингтоне, Горбачев устно признал, что немецкий народ имеет не только право объединиться в едином государстве, но и может выбирать, в какой альянс вступать. Это было давно ожидаемое Бушем и Колем признание советским лидером новой геополитической реальности. И лишь в июле 1990 года на северокавказском курорте Архыз в Ставрополье советский лидер внял совету Черняева и решил оживить «дух Рапалло», приняв блицмеры, чтобы жизненные интересы СССР не были полностью отданы на усмотрение Вашингтона. На встрече «один на один» в Москве Горбачев предложил Колю заключить двухсторонний «большой договор», где были бы разрешены к обоюдному согласию взаимные претензии и удовлетворены советские экономические интересы и интересы безопасности. К этому времени Горбачеву почти не с чем было идти на переговоры. Оставался последний козырь, а именно присутствие советских войск на немецкой земле. Но этот козырь был весьма ослаблен тем, что у советского лидера не было ни малейшего желания использовать силу, а также не было средств продолжать содержать советскую военную группировку в Восточной Германии. К этому моменту СССР, в результате катастрофических внутренних реформ, стал некредитоспособен и на грани превращения в международного банкрота. Коль прекрасно это знал. Западные немцы выделили