Канцлер Коль по контрасту с постоянно запаздывающим Горбачевым действовал быстро и решительно. При поддержке администрации Буша Коль взял курс на полную интеграцию распадавшегося восточногерманского государства. Благодаря скоординированным действиям, которые стали, по словам двух молодых экспертов администрации Буша, «образцовым примером международной дипломатии» [1231], США и ФРГ достигли желаемого результата: объединенная Германия стала частью НАТО. При этом СССР не получил никаких твердых гарантий насчет будущего системы европейской безопасности и о том, какая роль в ней будет отведена Восточной Европе в целом и Москве в частности.
Могильщик советской державы
Горбачеву, решившему покончить с холодной войной, приходилось вести политическую деятельность в двух направлениях: одна была нацелена на Запад, вторая адресовалась собственной стране. Благодаря таким чертам характера, как терпимость к инакомыслию, идеализм и неприятие силы и цинизма в политике, способность сомневаться и не рубить сплеча, а также неколебимая вера в здравый смысл людей и широкое понимание «общечеловеческих ценностей», Горбачев сделался любимцем Запада. Но у себя дома те же самые качества сделали его объектом презрения и ненависти среди военных и все больше – среди партийной номенклатуры. По этой причине со временем приоритеты Горбачева во внешней и внутренней политике изменились на прямо противоположные. Поначалу внешнеполитический курс генсека должен был помочь СССР преодолеть международную изоляцию, улучшить экономические и торговые отношения с Западом, а также свернуть гонку вооружений. Однако в 1987–1988 гг. Горбачев, постепенно отдалившийся от партийной номенклатуры и военных, начал опасаться утраты поддержки в народе, главным своим приоритетом стал считать интеграцию СССР в мировое сообщество и поддержку его перестройки со стороны западных лидеров. Проводимая им внешняя политика стала все больше в его глазах главным гарантом продолжения его перестройки, и ориентация на Запад с начала 1990 года все больше определяла политику внутреннюю. Тем самым «новое мышление» и строительство нового миропорядка превратились в главную цель и условие реформ в СССР, подменив собой выработку «обычной» государственной стратегии, построенной на реалистичном соотношении целей и средств. Однако Горбачев твердо верил в то, что провозглашенные им романтические лозунги о приоритете общечеловеческих ценностей, неприменении силы и «общеевропейском доме» станут тем пропуском, который позволит ему и всей Советской стране войти в сообщество «цивилизованных наций».
Оглядываясь назад, на уже остывший труп Советского Союза, многие искушенные эксперты и историки заключают, что последним шансом для спасения государства могла бы стать радикальная финансово-экономическая реформа, которую можно было бы провести из Центра, то есть из Москвы, одновременно во всех республиках СССР. По времени речь такая единая реформа могла бы начаться в конце 1989 года или первой половине 1990 года. Необходимо было отказаться от значительного числа социальных дотаций национальным республикам Средней Азии и некоторым областям Кавказа. Позднее и сам Горбачев, и критики Горбачева из числа либеральных экономистов вокруг Егора Гайдара, вошедших в «правительство реформ» Бориса Ельцина в октябре 1991 года, станут утверждать, что это было невозможно. Действительно, опасность социального взрыва вследствие отпуска цен на продукты и товары массового потребления, была велика. Но ведь так называемая шоковая терапия, осуществленная в январе 1992 году правительством Ельцина – Гайдара в наиболее жестокой форме и несравнимо худшей финансовой ситуации, не вызвала социального взрыва, а напротив, породила политическую апатию. У истории нет сослагательного наклонения, но опыт Польши, которая начала свой прыжок к рынку в январе 1990 года, позволяет представить себе сценарий в СССР, когда энергия националистических и других движений, которые угрожали авторитету и власти Горбачева уже летом – осенью 1989 года, переключилась бы на месяцы, и даже на годы на массовую экономическую деятельность и приватизацию. Другое дело, что на первых порах, вероятно, понадобилось бы применить чрезвычайные меры и силу государства, чтобы не сорваться в социальный хаос. Но в долгосрочном плане стихия рынка, глубокая экономическая взаимозависимость республик и мириады торговых отношений между различными частями Союза смогли бы более действенно, чем военная сила или пропагандистские призывы, противостоять силам радикального национализма.
Важно и другое – в то время правительство Горбачева обладало еще значительными резервами, которых не было у правительства Ельцина – Гайдара: неразрушенным аппаратом управления и значительными деньгами на счетах населения. Горбачев мог под большую реформу запросить большие кредиты от Западной Германии и других западных стран, наполнить страну товарами массового потребления по «отпущенным» коммерческим ценам, ослабив хотя бы на время разрушительную связку инфляции, «лишних денег» и товарного голода. Была также возможность начать более-менее «цивилизованную» приватизацию госпредприятий, начиная со сферы обслуживания и питания, что дало бы выход социальной энергии и сбережениям людей. Наконец, был радикальный вариант приватизации жилого фонда и организации других «рынков». Грамотные экономисты, включая Николая Петракова и Григория Явлинского, а позже Станислава Шаталина, предлагали подобные меры. Если бы Горбачев в конце 1989 года поставил коллег по Политбюро и Верховный Совет перед выбором: сохранение державы с помощью радикальной экономической реформы или неизбежный распад страны, многие бы его поддержали и за ним пошли. Но этот выбор требовал ясного видения проблемы, а также воли и готовности в случае необходимости применить жесткие меры для удержания контроля над страной в критический момент. Ельцину, как известно, пришлось применить танки и ОМОН в октябре 1993 года, чтобы разгромить политическую оппозицию, выросшую на народном недовольстве его «шоковой терапией». Горбачев, однако, не мог и не хотел использовать силу. Кроме того, он был, как мы убедились, гораздо больше привязан к идее сохранения «социализма» и больше боялся демонтировать дорогостоящие социальные программы, чем многие из партийного и государственного аппарата.
Упустив шанс повести весь Советский Союз к рынку и поставив все на карту идеалистического проекта интеграции СССР в «общеевропейский дом», Горбачев стал могильщиком советского государства. После крушения социалистической системы в Восточной Европе сам Советский Союз как государство, где стабильность строилась на непосильных социальных программах и дотациях прежде всего менее развитым республикам и областям, стал чрезвычайно уязвимым