Кремлевский вождь перенес на послевоенное время те уроки, которые он извлек из наблюдения и изучения международных отношений европейских стран в XIX и в первые десятилетия XX века. Но именно эти уроки, наряду с идеологическими убеждениями, не позволили Сталину вовремя распознать мощные мотивы, двигавшие американской политикой участия в мировых делах. Сталин допускал, что изоляционизму США когда-нибудь придет конец, но он не мог предположить, что идеи об «американском веке», о которых начали говорить в США в годы Второй мировой войны, так скоро воплотятся в жизнь, и что американцы останутся в Западной Европе и Японии с целью их переустройства на рыночно-либеральных принципах. Вплоть до осени 1945 года Сталин извлекал множество выгод из сотрудничества с Вашингтоном. Опыт общения с администрацией Ф. Рузвельта дал ему основания считать, что он и в дальнейшем сможет договариваться с американцами и расширять зоны советского влияния в мире за счет Великобритании и других европейских держав, не встречая сопротивления США. Сталин никак не мог предвидеть, что администрация Трумэна возьмет принципиальный, по сути, идеологический курс на сдерживание советской экспансии в любой части света и даже поставит под сомнение сферу советского влияния в Восточной Евpone. Более того, советский вождь не мог предвидеть, что доктрина сдерживания станет стратегией для правящих кругов США на десятилетия вперед.
Сталину все же удалось избежать одной большой ошибки – лобового столкновения с США. Он тщательно следил за тем, чтобы его экспансионизм всегда имел благовидное прикрытие – с точки зрения советских интересов безопасности или интересов этнических и национальных движений. Советский лидер предпочитал изобразить дело так, что не он, а западные державы отступают от духа ялтинско-потсдамских соглашений и мешают СССР воспользоваться законными плодами своей победы. Позднее Молотов воскликнет: «Ну что значит холодная война? Обостренные отношения. Все это просто от них зависит или потому, что мы наступали. Они, конечно, против нас ожесточились, а нам надо было закрепить то, что завоевано» [208]. Большинство членов советской элиты также пребывало в убеждении, что Сталин лишь оборонялся, и одни лишь Соединенные Штаты развязали холодную войну. Правда, так думали далеко не все. Понадобились изощренные пропагандистские кампании и новые репрессии, чтобы развернуть обескровленное войной общество к новой конфронтации с недавними союзниками по антигитлеровской коалиции.
Начало холодной войны внутри СССР
Сталин опасался, что на фоне общего состояния расслабленности и усталости после войны советская верхушка будет по инерции придерживаться курса на продолжение сотрудничества с западными державами даже ценой значительных уступок. Мягкотелое, с точки зрения вождя, поведение Молотова во время конференции в Лондоне подтвердило эти подозрения [209]. Вернувшись в Москву в начале октября 1945 года, Молотов был вынужден в порядке «самокритики» покаяться в своих ошибках перед своими подчиненными на коллегии Народного комиссариата иностранных дел. В его изложении конференция была полем сражения, где «некоторые американские и британские круги» развернули «первую дипломатическую атаку на внешнеполитические завоевания Советского Союза» [210].
Но для Молотова неприятности только начинались. В начале октября Сталин впервые с довоенного времени уехал отдыхать на Черное море. Официальное сообщение ТАСС об отъезде вождя дало повод слухам о его тяжелой болезни. За время войны кремлевский вождь сильно постарел, и иностранные журналисты начали гадать о его возможном уходе на покой. В корреспонденциях этих журналистов, проходивших цензуру специального отдела НКИД, не только пересказывались слухи о болезни и возможной отставке Сталина, но даже назывались имена его вероятных преемников – Молотова и Жукова. Читая на отдыхе ежедневно присылаемые ему материалы ТАСС с обзорами иностранной прессы, Сталин начал подозревать, что его ближайшие подручные (Берия, Маленков, Молотов и Микоян) специально распространяют подобные слухи, чтобы подготовить страну к отстранению стареющего вождя от государственных дел. На свою беду, Молотов, выступая на приеме для иностранных журналистов и, видимо, после одного-двух бокалов шампанского, намекнул на возможное ослабление государственной цензуры в отношении зарубежных средств массовой информации. Узнав об этом, Сталин уже не сомневался, что Молотов не только источник клеветнических слухов в иностранной печати, но и стремится добиться расположения западных держав, укрепляя свою международную репутацию за счет генералиссимуса. Сталин тут же отправил «тройке» своих замов (Берии, Маленкову и Микояну) в Кремль шифрограмму, в которой приказывал им разобраться с этим проступком. Их попытка вступиться за Молотова еще больше разозлила Сталина, усмотревшего в их действиях круговую поруку, – наихудший из возможных грехов в сталинском окружении. Он написал «тройке» грозную отповедь: «Никто из нас, – назидает Сталин, – не вправе единолично распоряжаться в деле изменения курса нашей политики. А Молотов присвоил себе это право. Почему, на каком основании? Не потому ли, что пасквили входят в план его работы? До вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем». Одним росчерком пера он исключил Молотова из узкого круга высшего руководства и предложил Берии, Маленкову и Микояну снять его с руководящих постов. Можно вообразить, как отреагировали в Москве на убийственную сталинскую телеграмму. В отчете «тройки» вождю они писали: «Молотов после некоторого раздумья сказал, что он допустил кучу ошибок, но считает несправедливым недоверие к нему, прослезился. Напомнили ему об ошибках». Лишь через несколько дней, после телеграммы Молотова с мольбой о прощении и доверии, Сталин согласился назначить испытательный срок своему старому другу Вячеславу и разрешил ему продолжить переговоры с Бирнсом [211].
Готовя взбучку Молотову, Сталин одновременно держал в напряжении остальных своих подручных. В ответ на публикацию в советской прессе речи Черчилля, комплиментарной в отношении СССР и Сталина, он писал им: «У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами. С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу… Я уже не говорю о том, что советские лидеры не нуждаются в похвалах со стороны иностранных лидеров. Что касается меня лично, то такие похвалы только