Критический год
Доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях», сделанный 25 февраля 1956 года на закрытом заседании XX съезда КПСС, открыл последнюю и самую драматичную фазу в борьбе за власть между наследниками Сталина. Рассекреченные архивные материалы позволяют выяснить, что происходило внутри партийного руководства накануне этого исторического события [457]. По поручению первого секретаря ЦК была создана комиссия по реабилитации членов партии, репрессированных при Сталине. Эта комиссия подготовила доклад Президиуму о причинах массовых репрессий в партии после убийства С. М. Кирова в 1934 году. Комиссия представила ужасающую картину арестов, пыток и расстрелов многих членов ЦК, произведенных по ложным обвинениям и с полного ведома и по личному указанию Сталина. Перечисление страшных фактов расправ, изложенных с предельной откровенностью, глубоко потрясло даже самых убежденных сталинистов среди членов Президиума и секретарей ЦК. Глава комиссии Петр Поспелов был вынужден прервать свой доклад из-за нахлынувших эмоций. Его душили слезы [458]. Молотов, Каганович и Ворошилов выступили против обнародования этих страшных фактов на съезде партии. Хрущев, видимо, ожидавший такого сопротивления, пригрозил обратиться напрямую к делегатам съезда. Он прибегнул к уловке, которая уже помогла ему одержать верх над Маленковым и Молотовым: созвал пленум ЦК и добился от ничего не подозревавших делегатов официального согласия включить в повестку предстоящего съезда специальный доклад о Сталине [459]. Хрущев взял за основу своей речи доклад комиссии Поспелова, но сам доклад его не устраивал. Поэтому он продолжал дорабатывать текст своей речи даже в период работы съезда. Во время выступления 25 февраля Хрущев, по ряду свидетельств, импровизировал, делился личными впечатлениями, и в результуте доклад вышел далеко за рамки написанной речи. Как вспоминают очевидцы, речь на съезде была гораздо более эмоциональной и резкой, чем подготовленный текст. Хрущев не выносил полумер: решив покончить с культом Сталина, он обрушился на мертвого вождя со всей яростью, на которую только был способен. Он шел вперед, как танк, готовый подавить любое сопротивление [460].
Некоторое время казалось, что процесс десталинизации и новая внешняя политика идут в увязке, подкрепляя друг друга. Примером может служить стремительная карьера Дмитрия Шепилова, который в июне 1956 года сменил Молотова на посту министра иностранных дел. Шепилов, прежде занимавший должность редактора газеты «Правда», быстро вырос до секретаря ЦК. Он помогал Хрущеву редактировать текст речи «О культе личности» для съезда. Шепилов обладал качествами, которых недоставало Хрущеву: он был прекрасно образован, имел широкий кругозор и бойкое перо, разбирался в теории марксизма-ленинизма. Первый секретарь рассчитывал, что новый министр иностранных дел будет представлять за рубежом новый облик советской дипломатии – готовой на диалог, компромиссы и ослабление напряженности.
До прихода Шепилова в МИД борьба Хрущева с Молотовым осложняла повседневную деятельность советского внешнеполитического ведомства. Даже после июльского Пленума ЦК 1955 года сотрудники советского внешнеполитичесукого ведомства по-прежнему ощущали себя как бы между молотом и наковальней, не зная, кого больше слушать – Молотова или Хрущева. Идеи и предложения специалистов-международников использовались в качестве оружия в схватке между ветераном советской внешней политики и первым секретарем ЦК КПСС, и в результате многие дельные предложения, например, предложение по германскому вопросу, были загублены, искажены или положены под сукно [461]. После ухода Молотова из МИДа ситуация разрядилась. Вредоносное наслоение личного соперничества на выработку внешнеполитических решений, казалось, ушло в прошлое. Судя по воспоминаниям самого Шепилова, Хрущев относился к нему уважительно и с полным доверием [462].
Сталин и Молотов отсекали советских дипломатов от доступа к разведывательной информации, считали их «винтиками», чье дело – исполнять инструкции, а не участвовать в выработке и коррекции внешней политики. В последние годы жизни Сталина даже работники посольств за рубежом, не говоря уже о сотрудниках центрального аппарата министерства, имели ограниченные контакты с иностранцами. Они боялись своих собственных спецслужб и доносительства коллег. Советские журналисты и писатели, приехавшие в 1955 году в Нью-Йорк и посетившие миссию СССР в ООН, уехали домой с впечатлением, что советские дипломаты ведут себя «словно раки-отшельники»: избегают какого-либо общения с жителями той страны, в которой работают, и о положении в которой должны информировать руководство. Шепилов, придя в МИД, хотел изменить это положение, сделать советских дипломатов менее зажатыми и более эффективными. И действительно, стиль работы этого ведомства начал быстро меняться: руководство стало больше прислушиваться к мнению специалистов, появилась возможность реформировать закостеневшую структуру министерства [463].
Однако эти нововведения не получили продолжения. Хрущеву не нужен был сильный, самостоятельно мыслящий министр иностранных дел. Это стало очевидным во время кризиса на Ближнем Востоке, который был спровоцирован решением египетского лидера Гамаль Абдель Насера национализировать Суэцкий канал. В начале августа 1956 года Президиум ЦК направил Шепилова в Лондон на международную конференцию по Суэцкому каналу. На первых порах в своих выступлениях на Президиуме (по сохранившимся отрывочным записям) Хрущев стоял за осторожный подход. По мнению первого секретаря, поддержанному Жуковым, Маленковым, Булгагиным и другими, СССР не следовало занимать агрессивную, жесткую позицию в отношении Великобритании и Франции, собственников канала. Напротив, тон советских выступлений «должен быть мягкий», а анализ событий – «объективный и глубокий». Западники, говорил Хрущев, боятся, что «мы хотим отказаться от своих прав по конвенции, хотим вроде проглотить Египет и захватить Суэцкий канал». Шепилов в Лондоне должен убедить англичан и французов, что Советский Союз понимает их беспокойство и заинтересован «только в судоходстве [через канал]». «Принимаю все замечания, – реагировал Шепилов. – Тон спокойный будет» [464].
На совещании в Лондоне Шепилов следовал указаниям придерживаться умеренной позиции и энергично проводил мысль