Реанимация большевистской риторики 1920-х гг. и дипломатии Коминтерна достигла своей кульминации во время памятного визита Хрущева в Нью-Йорк для участия в работе Генеральной Ассамблеи ООН в сентябре – октябре 1960 года. На этот раз правительство США «из соображений безопасности» не выпустило Хрущева за пределы Манхэттена, и советский руководитель провел там три недели, изъездив центр Нью-Йорка вдоль и поперек. Он развернул кипучую деятельность: предложил отменить должность Генерального секретаря ООН, заменив его «тройкой» представителей от капиталистических, социалистических, и нейтральных государств; клеймил на заседаниях ООН колониальную политику западных стран и их сателлитов, воспользовавшись для пущей убедительности своим ботинком, которым стучал по столу; ринулся в Гарлем для встречи с лидером кубинской революции Фиделем Кастро, который демонстративно поселился в этом негритянском районе. При каждом удобном случае Хрущев ругал американский империализм и Эйзенхауэра. В своем послании к членам Президиума он писал, что «настроение у нас неплохое. Ругаем буржуев, капиталистов, империалистов. Ездим, как только возможно, и чем мы больше ездим, тем больше вводим в расход Америку – на горючее, на полицию». Он также добавил, что начинает «считать часы, сколько нам осталось пробыть в этой распроклятой капиталистической стране, в этом логове Желтого Дьявола» – Нью-Йорке. Выходки Хрущева, особенно эпизод с ботинком, повергали в смятение чопорных советских чиновников. Многим было стыдно за человека, представляющего великую державу на главном всемирном форуме [549].
Победа Джона Ф. Кеннеди на президентских выборах в США в ноябре 1960 года воодушевила Хрущева. Он был рад, что Ричард Никсон, сделавший политическую карьеру на антикоммунизме, потерпел поражение. По его мнению, Кеннеди был легкомысленный, испорченный богатством молодой человек – вряд ли готов к серьезной конфронтации. Но радость портило то, что Хрущев не видел в Белом доме «второго Франклина Рузвельта», то есть партнера, с которым можно было бы договориться о завершении глобальной конфронтации. И все же Хрущеву казалось, что, чередуя нажим с переговорами, он сможет принудить молодого президента сменить курс Трумэна – Эйзенхауэра на более покладистую политику. Его уверенность в этом возросла после первого успешного полета в космос Юрия Гагарина 12 апреля 1961 года. Репутация Кеннеди, напротив, оказалась сильно подмочена провалом операции ЦРУ по высадке отрядов «контрас» на Кубу в районе Залива Свиней с целью свергнуть режим Кастро [550]. Хрущев решил, что он не может упустить такой благоприятный момент. Он решил под прикрытием ракетно-ядерного щита дожать западных лидеров и вырвать Западный Берлин из-под их контроля.
26 мая 1961 года на заседании Президиума ЦК Хрущев предложил: до исхода года Советский Союз подпишет мирный договор с ГДР, и после этого западные державы утрачивают свои оккупационные права на территории Восточной Германии, а Западный Берлин становится «вольным городом» на территории ГДР. Хрущев подчеркнул, что он хочет угрожать Западному Берлину блокадой, как Сталин. В то же время все авиарейсы и перевозки с территории «вольного города» должны будут контролироваться «суверенной» ГДР. Это, в числе прочего, положило бы конец продолжавшемуся бегству на Запад десятков тысяч восточных немцев. Хрущев хотел поставить Кеннеди перед выбором: либо отступить, либо готовиться к ядерной войне из-за «процедурных разногласий» по Западному Берлину. На Президиуме Хрущев признал, что нельзя полностью предсказать, как отреагирует американское правительство: попытка вторжения на Кубу показала, что в Белом доме «нет человека твердого», а решения там скорее «принимаются под влиянием отдельных групп и случайного сочетания явлений». Вместе с тем первый секретарь считал, что «риск, на который мы идем, оправдан». По его словам, вероятность того, что войны не будет, «больше, чем 95 %». Американцы не пойдут на войну, зная, что она неминуемо станет ракетно-ядерной. Члены Президиума, к этому времени все назначенцы и подпевалы Хрущева, не возражали ему. Брежнев, Суслов и Громыко выразили ему полную поддержку. Лишь осторожный Микоян заметил, что Соединенные Штаты «могут пойти на военные действия без применения атомного оружия». Но и он, не желая перечить Хрущеву, согласился, что угроза войны минимальна [551]. Вдохновленный таким показным единодушием, советский лидер повел себя на встрече с Кеннеди, состоявшейся в Вене 3–4 июня 1961 года, самоуверенно и напористо, как год назад с Эйзенхауэром. Советский дипломат Георгий Корниенко был поражен, когда в неправленой записи беседы прочел реплику, брошенную Хрущевым американскому президенту: «Если вы развяжете войну из-за Берлина, то уж лучше пусть сейчас будет война, чем потом, когда появятся еще более страшные виды оружия». В ходе правки официальной записи беседы помощники Хрущева опустили эту залихватскую фразy [552].
Многие американские исследователи Берлинского кризиса полагали, что только демонстрация силы, предпринятая Кеннеди, удержала Хрущева от односторонних действий по Западному Берлину. В доказательство они ссылаются на речь Кеннеди 25 июля 1961 года. В ней президент США объявил о мобилизации резервистов и заявил, что западные союзники будут защищать свои права в Западном Берлине всеми доступными средствами. Историки приводят также речь министра обороны Росвелла Гилпатрика от 21 октября 1961 года, где он впервые авторитетно заявил об огромном преимуществе Соединенных Штатов над Советским Союзом по стратегическому ракетно-ядерному оружию. «Наша страна обладает ядерными силами возмездия такой смертоносной мощи, – заявил Гилпатрик, – что любой шаг противника, который заставит ввести их в действие, станет для него самоубийственным. По этой причине мы уверены, что Советы не станут провоцировать крупный ядерный конфликт» [553].
В самом деле, Хрущев не стал, вопреки угрозам и обещаниям, подписывать односторонний договор с ГДР, как ни хотелось ему «дать по мордам»