Но зачем тогда было провоцировать Кеннеди? Непоследовательность Хрущева начала беспокоить даже его союзников и подчиненных. Коммунистические лидеры из стран Варшавского договора, включая Вальтера Ульбрихта в ГДР и Георге Георгиу-Дежа в Румынии, и раньше были недовольны советским руководителем и его кульбитами по поводу наследия Сталина. А теперь они начали роптать по поводу хрущевской непоследовательности во внешней политике. Зрело недовольство и среди военных. Олег Пеньковский, высокопоставленный сотрудник ГРУ, а с 1960 года агент британской разведки, сообщал в своих донесениях на Запад о том, что кое-кто из военных роптал: «Был бы жив Сталин, он бы все делал тихо. А этот дурень только грозится и своей болтовней вынуждает наших возможных противников наращивать военную мощь» [555].
Множились признаки того, что политика ракетно-ядерного шантажа себя исчерпала. После заявления Гилпатрика об американском преимуществе Хрущеву оставалось лишь повысить ставки в ядерном покере, нагнетая страхи перед страшными последствиями ядерной войны. А между тем советский ракетный арсенал оставался малочисленным, а строительство укрепленных ракетных шахт для межконтинентальных баллистических ракет обещало растянуться надолго, несмотря на лихорадочную спешку и громадные расходы. В октябре 1960 года произошла трагедия: новая ракета Р-16 сгорела на стартовой площадке в казахстанском Тюра-Таме в результате самопроизвольного старта двигателей, но прежде всего из-за спешки и вопиющих нарушений техники безопасности. В адском огне погибло семьдесят четыре человека – конструкторы, инженеры, военные и командующий РВСН маршал Митрофан Неделин. Без надежного и внушительного арсенала сдерживания Кремлю оставалось уповать на арсенал второстепенных мер. Генштаб и КГБ соперничали между собой, предлагая диверсии и саботаж против войск США и НАТО на случай начала ими военных действий [556]. 10 июля 1961 года на совещании с руководителями атомного комплекса и учеными-ядерщиками Хрущев поставил их в известность о решении прервать мораторий на ядерные испытания, которого СССР придерживался с ноября 1958 года (в ответ на мораторий американцев). Советский лидер с воодушевлением поддержал идею ученых-ядерщиков Андрея Дмитриевича Сахарова и Якова Зельдовича испытать новое ядерное «изделие» мощностью в 100 мегатонн. По воспоминаниям Сахарова, Хрущев воскликнул: «Пусть это изделие висит над капиталистами, как дамоклов меч» [557].
Провал венских переговоров Кеннеди и Хрущева породил в Восточной Германии новую волну слухов о закрытии границы между Западным и Восточным Берлином. Число беженцев в Западный Берлин и оттуда самолетами в ФРГ неудержимо росло. Положение в ГДР ухудшилось настолько, что Ульбрихт поставил перед руководством СССР своего рода ультиматум. Он предупредил Хрущева, что если тот еще раз отложит подписание мирного договора и Западный Берлин останется открытым городом, то ситуация может выйти из-под контроля: Советский Союз и коммунистический блок могут «потерять» ГДР. Хрущев уже понял, что Кеннеди на уступки по Западному Берлину не пойдет. В то же время подписание сепаратного договора с ГДР, как понимал советский руководитель, могло вызвать ответные меры со стороны Запада. Хрущев ожидал не войны, а болезненных экономических санкций западных стран против ГДР. Кремлевский лидер имел основания считать, что в этом случае экономика Восточной Германии, во многом зависящая от поставок из Западной Германии, просто рухнет и СССР придется спасать своего сателлита ценой огромных затрат; по оценкам специалистов, помощь должна будет составить 400 т золота и по меньшей мере 2 млрд рублей кредитами. Для Хрущева такие расходы были неприемлемы. В качестве выхода из создавшегося положения он решился на строительство стены вокруг Западного Берлина, чтобы остановить «кровопускание» у ГДР и начать восстановление ее экономики, подорванной массовой эмиграцией. 1 августа Хрущев встретился с Ульбрихтом, приехавшим в Москву на очередную встречу коммунистических лидеров, чтобы обсудить ситуацию вокруг Берлина. Глава ГДР сообщил, что в течение двух недель можно подготовиться «технически» к закрытию границы с Западным Берлином. «Проводите это, когда захотите», – дал разрешение Хрущев. «Мы можем пойти на это в любое время». Он добавил: «Если закрыть границу, то и американцы, и западные немцы будут довольны… Все будут довольны. И кроме того, они почувствуют власть».
13 августа 1961 года весь Берлин был разделен колючей проволокой на две части, и начались работы по возведению постоянной стены из бетона. По мнению Хрущева, Берлинская стена стала своего рода «соломоновым решением». ГДР можно было набраться сил, подготовиться к возможной блокаде со стороны Запада. Советский лидер все еще не отказывался от мысли подписать мирный договор и аннулировать оккупационные права западных держав в Берлине. Советский руководитель надеялся, что экономика Западного Берлина, обнесенного стеной, зачахнет без дорогостоящих западных субсидий. Он также полагал, что Западная Германия, полностью отрезанная от восточных земель, постепенно перейдет от политики конфронтации к переговорам и экономическому сотрудничеству с советским блоком [558].
На этом фоне Хрущев резко поднял регистр ядерной угрозы. В конце августа СССР в одностороннем порядке приостановил мораторий на ядерные испытания и начал серию мощных наземных испытаний – самых интенсивных в истории советского атомного проекта и выпустивших в атмосферу колоссальное количество радиации. 30 октября, как бы в ответ на речь Гилпатрика об американском стратегическом превосходстве, Советский Союз взорвал на Новой Земле за полярным кругом бомбу поистине чудовищной мощности – в 50 мегатонн. Ее создатели, кстати, были готовы к испытанию «устройства» вдвое большей силы, но не знали, как гарантировать отсутствие разрушений на собственной территории. Хрущев сообщил съезду партии: «Когда враги мира угрожают нам силой, им должна быть и будет противопоставлена сила и притом более внушительная» [559].
Несколькими днями раньше, 25 сентября, произошел пограничный инцидент на контрольно-пропускном пункте «Чарли» на Фридрихштрассе в Берлине: вострочногерманские пограничники отказались пропустить в советский сектор американского дипломата, который направлялся в Берлинскую оперу. В ответ США подтянули к этому