Это был момент истины: советские и американские танки на Фридрихштрассе продемонстрировали, что ситуация в Берлине находится под контролем двух великих держав. Действия Хрущева говорили громче, чем его слова о восстановлении полного суверенитета ГДР над своими границами. Именно он, а не Ульбрихт, отвечал за безопасность Восточного Берлина и ГДР. В ходе танкового противостояния советский руководитель сохранял полное спокойствие. 26 октября полковник ГРУ Георгий Большаков, приятель Роберта Кеннеди, оказавшийся в роли связного между Кремлем и Белым домом, доложил шифровкой из Вашингтона о том, что президент США желает продолжить переговоры по германскому вопросу и найти компромисс по Западному Берлину. Хрущев приказал отвести танки от КПП «Чарли», и вскоре после этого отошли и американские танки. Разумный ответный шаг Кеннеди лишь подтвердил предположение Хрущева о том, что президент боится конфронтации больше, чем он, и что американцы не начнут войну из-за Западного Берлина [560]. Ничто не могло поколебать веру советского руководителя в эффективность своего силового подхода к переговорам с Западом. В январе 1962 года Хрущев сказал членам Президиума: «Мы должны усиливать нажим». Он сравнил свою политику балансирования на грани войны с наполненной до краев рюмкой. Достаточно следить, чтобы жидкость «через край не перелилась». Хрущев заверил своих коллег в том, что этого не произойдет. Быть может, Кеннеди еще пойдет на уступки под советским нажимом. «Так что эта игра стоит свеч» [561].
Хрущев заигрался и не знал, как выйти с честью из того угла, в который он сам себя загнал. Революционно-имперская парадигма, которой был привержен советский руководитель, обрекала советскую внешнюю политику на тупиковые ходы и неразрешимые дилеммы. С одной стороны, Советский Союз, как в 1920-е гг., поддерживал леворадикальные и революционные движения в Африке, Азии и Латинской Америке, а с другой – искал геополитического примирения с Западом. Хрущев хотел, чтобы западный «империализм» отступил на всех фронтах, включая Западный Берлин, но это желание было несбыточным. Ядерные угрозы Хрущева теряли эффективность, поскольку не имели за собой реальной силы, и западные лидеры и разведка это сознавали. Импульсивные шаги главы советского государства лишь усугубляли сложившуюся ситуацию. Хрущев принимал решения только на основании собственных суждений, фактически без их анализа и критического обсуждения с коллегами по Президиуму, специалистами из МИДа, КГБ или Министерства обороны [562]. Хуже того, он продолжал смотреть на Кеннеди презрительно, как на неопытного и слабого политика. На Президиуме ЦК Хрущев сказал, что Эйзенхауэр и Кеннеди, видимо, из «одного и того же дерьма» в том, что касается германского вопроса. Сахаров запомнил, как Хрущев говорил: «В 1960 году наша политика помогла Кеннеди на выборах. Но на черта нам Кеннеди, если он связан по рукам и ногам?» [563] Казалось, ядерный шантаж избавлял Хрущева от необходимости искать более взвешенные и продуманные подходы к решению международных проблем. Но получилось наоборот. Развитие событий в районе Карибского моря подтолкнуло Хрущева на еще более опасный шаг. 21 мая 1962 года он решил направить ядерные ракеты на Кубу.
Кубинский смерч
Кубинский ракетный кризис в октябре – ноябре 1962 года стал апогеем политики ядерного шантажа. Мир оказался, без преувеличения, на пороге третьей мировой войны [564]. Споры о том, почему Хрущев послал ракеты с ядерными боеголовками за тысячи километров от СССР, не прекращаются и по сей день. Некоторые историки связывают рискованную затею Хрущева с желанием сломить сопротивление Запада по вопросу о Западном Берлине [565]. Другие утверждают, что ракеты на Кубе должны были помочь СССР одним махом достичь стратегического паритета с США [566]. Некоторые историки видят причины кризиса в импульсивном характере советского лидера, который все отчаяннее искал средство преодолеть нарастающие трудности во внутренней и внешней политике. Вильям Таубман пришел к выводу, что для Хрущева «кубинские ракеты были панацеей – правда, панацеей, в конечном счете ничему не помогшей и никаких недугов не исцелившей» [567]. Была и еще одна важная причина, которую Хрущев декларировал с самого начала – защитить Кубу от американской агрессии. Помощь Кубе была связана с верой Хрущева в неизбежную победу коммунизма, в том числе и на острове Свободы в Карибском море. Ядерный шантаж являлся не только политикой, нацеленной на получение Советским Союзом геополитических преимуществ, но и был, по убеждению Хрущева, эффективным инструментом сдерживания американского империализма, средством помочь национально-освободительному движению и в конечном счете способствовать распространению коммунизма во всем мире [568].
Куба, как и Берлин, стала для Хрущевой самоцелью. Защитить кубинскую революцию от американского вторжения стало для Хрущева вопросом престижа не только перед лицом зарубежных коммунистических лидеров, особенно тех, кто относился к нему критически. Кубинская революция оказывала громадное влияние на общественное мнение в СССР: не только высшие руководители страны, партийная и военная верхушка, но и широкие слои населения, особенно молодежь и студенты, симпатизировали Фиделю Кастро и его соратникам [569]. Чем больше надежд возлагалось в СССР на революции в странах третьего мира, тем сильнее Хрущев ощущал личную ответственность за их успешный исход. Трояновский писал в своих мемуарах, что «над Хрущевым постоянно довлело опасение, как бы США и их союзники не вынудили СССР и его друзей отступить в каком-нибудь пункте земного шара. Он не без оснований считал, что ответственность за это падет на него». Это чувство крепло на фоне критики из Пекина, где Мао Цзэдун обвинял Хрущева в потакании Западу. Историки А. А. Фурсенко и Т. Нафтали нашли свидетельства тому, что эта критика могла сыграть ключевую роль в принятии Хрущевым решения разместить ракеты на Кубе [570].
Хрущев считал, что в скором времени администрация Кеннеди повторит попытку вторжения на Кубу. К этому выводу его подводили донесения разведок, советской и кубинской [571]. Рассекреченные архивы американского плана «Мангуст» показывают, что опасения Хрущева были не безосновательны: люди в администрации Кеннеди действительно хотели «разработать новые и нестандартные подходы, чтобы получить возможность избавиться от режима Кастро» [572].
Искушение подправить стратегический баланс в пользу СССР было также очень велико. По свидетельству Трояновского, Хрущев хотел «хотя бы отчасти» сократить преимущество США по базам и носителям стратегического оружия. В 1962 году США приступили к развертыванию межконтинентальных ракет «Минитмен» и «Титан», превосходивших качественно