В области науки направляющая рука Сталина и государства дала более впечатляющие, хотя и противоречивые результаты. С одной стороны, вождь выдвигал молодые талантливые кадры для осуществления программ ракетно-ядерных и ракетных вооружений, доверял им решение важнейших задач и не жалел вознаграждения в случае успеха. Игорь Курчатов, назначенный научным руководителем атомного проекта, записал для себя после встречи со Сталиным в январе 1946 года: «Основные впечатления от беседы. Большая любовь т. Сталина к России и В. И. Ленину, о котором он говорил в связи с его большой надеждой на развитие науки в нашей стране». Советские ученые в системе Академии наук и университетские профессора после 1945 года стали – наряду с признанными литераторами и художниками – привилегированной кастой: их зарплата была резко увеличена и стала значительно больше средней заработной платы в СССР. Вместе с тем прямое и принимавшее зачастую болезненные формы вмешательство кремлевского вождя в научные дискуссии, например в области биологии, помогло самозванцу Трофиму Лысенко и его клике уничтожить советскую генетику и на долгие годы стать монополистами в агрономических и биологических исследованиях, щедро финансируемых государством. Торжество лысенковщины, монополизма в науке, привело к запрету на другие виды исследований, включая экономические исследования, кибернетику и формальную лингвистику [624].
Позорным наваждением в интеллектуальной и культурной жизни страны стал антисемитизм, к исходу 1940-х гг. это была государственная политика, исходившая из Кремля. Своего апогея антисемитская кампания достигла в январе 1953 года, когда разгорелось «дело кремлевских врачей», инспирированное Сталиным. Во всех советских газетах сообщалось об аресте «группы врачей-вредителей» и раскрытии сионистского заговора. «Кремлевские врачи», среди них евреи, обвинялись в связях с «международной еврейской буржуазно-националистической организацией, созданной американской разведкой», и в том, что «врачи-убийцы» ставили своей целью «путем вредительского лечения» сократить жизнь ведущим деятелям политического и военного руководства Советского Союза. Многие считали, что Сталин в любой момент может отдать приказ о депортации советских евреев на Дальний Восток. Эта кампания глубоко расколола и деморализовала образованную и культурную часть общества, разделила людей на пострадавших и тех, кто их обвинял или был вынужден просто участвовать в антисемитском шабаше. С 1920-х гг. среди советских служащих, в кругах интеллигенции и в научно-профессиональной среде было очень много людей еврейского происхождения, поверивших в освободительную и справедливую миссию Ленина и большевистской революции; для многих из них антисемитская кампания стала отправной точкой для сдвига в сознании, возникновения антисталинских настроений и даже для сомнений в основах советского строя [625].
Надежды на либерализацию и улучшение жизни в стране, подавленные сталинским террором и массовыми кампаниями против «низкопоклонства перед Западом», вернулись после смерти Сталина. Проницательные наблюдатели уже понимали, что сталинская политика в культурной, интеллектуальной и научной сферах завела СССР в тупик [626]. И хотя после похорон вождя политическая система страны, как и основные механизмы государственного контроля над образованием, культурой и наукой, не претерпели существенных изменений, все же «охота на ведьм» в лице «безродных космополитов» прекратилась, а погромным речам в средствах массовой информации был положен конец. Прекратилась и безудержная пропаганда неизбежной войны с капитализмом, густо сдобренная русским шовинизмом. Новое советское руководство стало призывать к восстановлению «социалистической законности». С апреля 1953 года в стране начали происходить разительные перемены: началась реабилитация бывших политзаключенных, первые группы которых стали возвращаться из сталинских лагерей. Страх перед органами госбезопасности, всепроникающая власть «сексотов» и анонимных доносов начали убывать. Наступило время культурной оттепели.
Никита Сергеевич Хрущев не годился на роль Великого Учителя, окруженного мистикой и таинственностью властителя, кем изображал себя с таким поразительным успехом кремлевский затворник Сталин. Новый руководитель страны нарушал все мыслимые каноны «культурной» речи, зачастую выглядел и нелепо и вел себя сумасбродно. Не было и речи о том, чтобы такой человек мог управлять течением мыслей людей, советской культурой. Весной 1957 года Хрущев попытался найти общий язык с советскими писателями и артистами и пригласил их на правительственный «пикник», организованный на цэковской даче Семеновское в Подмосковье. Однако первый секретарь явно перебрал со спиртным. Хуже того, Хрущев то пытался учить писателей уму-разуму, то стремился нагнать на них страху. В отличие от Сталина, Хрущев не мог добиться ни того ни другого, а, скорее, стал посмешищем. Многие из приглашенных чувствовали себя и озадаченными, и униженными тем, что ими взялся командовать полуобразованный мужик. Получила известность фраза, сравнивавшая Хрущева со Сталиным явно в пользу последнего: «Был культ, но была и личность» [627].
Осенью 1953 года в журнале «Новый мир» появились литературные заметки Владимира Померанцева, в которых содержалась простая мысль: описывая в своих произведениях окружающую действительность или выражая собственные мысли, автор должен быть искренним. Искренность, писал Померанцев, – это основное слагаемое дара, которым наделен писатель. Заметки «об искренности в литературе» были первым камешком в огород соцреализма, первой попыткой заявить о лживости сталинской культуры. Померанцев несколько лет прожил за пределами СССР, работал в Советской военной администрации в Германии. Возможно, именно поэтому, в отличие от многих коллег по писательскому цеху, он не был ограничен советским опытом, скован самоцензурой и страхом [628]. В течение 1954 и 1955 годов в студенческих общежитиях Москвы, Ленинграда и других городов не затихали споры об «искренности» в литературе и жизни, которые быстро перерастали в дискуссии о существующем разрыве между постулатами официальной идеологии и советской действительностью. В этих спорах принимали участие будущие диссиденты, студенты из Восточной Европы, которых тогда было много в советских университетах, и будущие работники партийного аппарата. В их числе были два студента, деливших комнату в общежитии МГУ на Стромынке: чех Зденек Млынарж, впоследствии видный коммунист-реформатор и деятель Пражской весны 1968 года, и Михаил Горбачев, ставший спустя три десятилетия последним генеральным секретарем ЦК КПСС.
Элита советской творческой интеллигенции – театральные деятели, кинорежиссеры, главные редакторы литературных журналов, адвокаты, историки и философы – начали впервые за многие годы выходить за пределы дозволенного, да и рамки этого дозволенного быстро менялись в обстановке поразительных перемен. Все они были опытными партийными чиновниками, но жажда новизны, успеха и свежих идей была сильнее партийных предписаний и неписаных норм поведения [629]. Илья Эренбург, немало потрудившийся при Сталине для идеализации образа Советского Союза в глазах «прогрессивной интеллигенции» на Западе,