После антисталинского доклада Хрущева на XX съезде культурная оттепель получила неожиданно мощное ускорение. Хрущев плохо представлял себе воозможные последствия своей речи и не очень ясно понимал, чем можно заменить поверженный культ Сталина. Текст доклада из Польши попал в руки израильской разведке и оказался у американцев. В июне Госдепартамент США опубликовал полный текст доклада, а радиостанции «Свобода» и «Свободная Европа», финансируемые американской разведкой, стали зачитывать этот текст в эфире – к ужасу и потрясению убежденных коммунистов на Западе и Востоке [631]. Внутри страны Хрущев разослал текст доклада во все партийные организации с указанием прочесть его всем рядовым членам партии и даже на собраниях «трудовых коллективов», которые охватывали более широкую аудиторию. В итоге общее число слушателей, по некоторым данным, составило от двадцати до двадцати пяти миллионов человек. Чтение доклада повергло идеологический и пропагандистский аппарат СССР в состояние паралича. Официальные лица, органы безопасности и их секретные сотрудники не имели инструкций о том, как реагировать на эту ситуацию. В результате они бездействовали и безмолствовали. В университетах, на производстве и даже на улицах люди высказывали вслух мысли, за которые раньше им грозил арест [632].
Миллионам людей в Советском Союзе хотелось знать больше, чем было сказано в докладе. Историк Сергей Дмитриев написал в своем дневнике: «Никакого сколько-либо серьезного истолкования всех приведенных в докладе фактов не дано. Назначение такого доклада не ясно. Его, так сказать, внешнеполитический смысл еще можно понять. Но внутреннее назначение? Учащиеся в школах стали срывать со стен портреты Сталина и топтать их ногами… Учащиеся задают такой вопрос: кто создал культ личности? Если сама личность, то где же была партия? А если не только сама личность, то, следовательно, партия и создавала этот ныне осуждаемый культ личности? Ведь каждый райком, обком, крайком, партком имели своих „вождей“ и героев и насаждали тот же культ личности в соответствующих масштабах» [633].
Наблюдая за советскими студентами, один американец, находившийся в тот момент в Москве, заключил, что их вера «потрясена до основания», и что отныне они будут относиться с недоверием ко всему, что будет исходить от государственного и политического руководства [634]. В конце мая 1956 года студенты МГУ объявили бойкот университетской столовой, снискавшей дурную славу из-за своей отвратительной еды. Бунт студентов отчасти напоминал восстание матросов на броненосце «Потемкин» во время революции 1905 года: эпизод с червивым мясом из знаменитого кинофильма Сергея Эйзенштейна был хрестоматийным. Руководили бойкотом комсомольские вожаки, избранные самими студентами. Озадаченные власти вместо того, чтобы наказать студентов, вступили с ними в переговоры. Лишь позднее, когда КГБ и университетское начальство опомнились, зачинщиков исключили из университета или распределили на работу в глубокую провинцию [635].
Брожение среди студентов возобновилось после их возвращения с летних каникул. В течение всего осеннего семестра студенты университетов Москвы, Ленинграда и других городов выпускали самостийные плакаты, бюллетени и ежедневные газеты, не утвержденные партийным начальством. Волнения, охватившие летом и осенью Польшу, а в конце октября и Венгрию, сильно повлияли на студенчество в Москве, Ленинграде и других крупных городах. После подавления советской армией венгерского восстания в ноябре 1956 года студенты МГУ и Ленинградского государственного университета вышли на митинги солидарности с Венгрией [636]. Горячие головы жаждали действия. Так, в Архангельской области молодой человек распространял листовку, в которой советская власть сравнивалась с нацистским режимом. Листовка гласила: «Сталинская партия является преступной и антинародной. Она выродилась и превратилась в клику, состоящую из дегенератов, трусов и предателей». Будущий диссидент Владимир Буковский, в то время еще старшеклассник, мечтал достать оружие и идти на штурм Кремля [637].
В поисках ответов на вопрос «кто виноват?» радикально настроенная молодежь обратилась к художественной литературе и литературной критике, подобно своим далеким предшественникам, студентам в царской России. Их внимание привлек роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым», опубликованный в августе – октябре 1956 года в «Новом мире». В романе рассказывалось о драматической судьбе талантливого изобретателя, столкнувшегося с бюрократом-сталинистом, который отвергал все новое и прогрессивное, мешая изобретателю воплотить его идеи в жизнь. Роман вызвал взрыв полемики в печати, в среде творческой интеллигенции, среди думающей молодежи. Его обсуждали на встречах писателей со студентами, где звучали слова с критикой существующих порядков в обществе. Константин Симонов, главный редактор журнала «Новый мир», заявил на всесоюзной конференции учителей о том, что нужно отменить решения ЦК КПСС 1946 года о партийной цензуре в художественной литературе и изобразительном искусстве. Константин Паустовский на обсуждении романа в Центральном доме литераторов в Москве сказал, что в СССР «безнаказанно существует, даже в некоторой степени процветает новая каста обывателей. Это новое племя хищников и собственников, не имеющих ничего общего ни с революцией, ни с нашей страной, ни с социализмом… Обстановка приучила их смотреть на народ как на навоз. Они воспитывались на потворстве самым низким инстинктам, их оружие – клевета, интрига, моральное убийство и просто убийство». Он призвал советский народ избавиться как можно скорее от этой касты.
Речь Паустовского нашла горячий отклик в студенческой среде, ее переписывали от руки и распространяли во всей стране. Некоторые сочли, что книга Дудинцева вынесла приговор всей правящей бюрократии. В одном из писем руководителю Союза писателей Украины, присланном без подписи, говорилось: «Дудинцев прав, тысячу раз прав… Существует целая прослойка, явившаяся порождением того ужасного времени, которое, к счастью, безвозвратно кануло в прошлое, но эти люди до сих пор находятся у власти». Автор письма называл себя «представителем весьма многочисленного слоя средней советской интеллигенции, воспитанного нашей советской действительностью». «Мы верили в то, что все у нас правильно… И когда, наконец, это здание лжи, воздвигнутое, казалось, так прочно, было подорвано разоблачением Сталина, нам стало больно и обидно