Однокурсники Горбачевых и другие будущие творцы «нового мышления», также пользовались этим доступом благодаря тому, что занимали соответствующие должности в академических научно-исследовательских институтах или работали консультантами в ЦК КПСС. Они регулярно встречались с иностранцами и ездили в зарубежные поездки. Например, будущий «отец гласности» при Горбачеве фронтовик Александр Яковлев в 1958 году был направлен студентом в Колумбийский университет США по программе советско-американского обмена. Он провел в Нью-Йорке целый год, имел научного руководителя, работал в библиотеках и наблюдал жизнь великого города. Группа партийных интеллектуалов жила в Праге и работала в журнале «Проблемы мира и социализма», основанном как орган европейского коммунистического движения. Пражский журнал был, пожалуй, единственным местом, где советские функционеры, отвечавшие за международную пропаганду, а также специалисты по международным делам и мировой экономике, жили бок о бок с коммунистами Западной Европы. Как вспоминал Анатолий Черняев, в начале 1960-х гг. «Прага была космополитическим раем по сравнению с Москвой». В пражскую группу входили Георгий Арбатов, Геннадий Герасимов, Олег Богомолов, Вадим Загладин, Георгий Шахназаров. После прихода к власти Горбачева именно из этих людей сложилось ядро его команды по внешней политике [685].
Еще более важной средой для распространения общественного оптимизма в конце 1950-х гг. была научная среда, особенно учреждения естественных наук. В начале 1960-х гг. в коллективном сознании советского общества сложился культ науки и научно-технического прогресса, а для многих этот культ заменил собой традиционную религию. Как отмечают проницательные наблюдатели, атеизм того времени «не был правительственным произволом. Он опирался на идеологию советской интеллигенции… Советская интеллигенция жила будущим, потом прошлым, но никогда – настоящим». Дух оптимизма и веры в прогресс, царивший в 1960-е, основывался на твердой вере в способности человеческого разума, в то, что коллективными усилиями можно преодолеть любые трудности, если вооружиться научным знанием и освободиться от бюрократических препон [686].
В Советском Союзе именно в научной среде была популярна вера в светлое будущее социализма. По иронии судьбы этому во многом способствовала холодная война, стимулировавшая бурный рост военно-промышленного комплекса. Благодаря гонке вооружений с Соединенными Штатами, ученые превратились в одну из наиболее влиятельных сил в советском обществе. На предприятиях военно-промышленного комплекса трудились тысячи научных сотрудников. К 1962 году в ВПК уже входило 966 предприятий: заводы, научно-исследовательские и опытно-конструкторские лаборатории, проектные бюро и целые институты, где в общей сложности работали 3,7 миллиона человек. Многие молодые специалисты ехали работать в научно-исследовательские центры, располагавшиеся в Сибири и на Дальнем Востоке, а также в закрытые города и Академгородки, которых насчитывалось несколько десятков по всему Советскому Союзу. Это были образцовые поселения городского типа, которые строились Министерством среднего машиностроения, другими министерствами ВПК, Академией наук и другими учреждениями, имевшими отношение к «оборонке», научным разработкам военного назначения. Всем специалистам предоставлялась стабильная работа, сравнительно высокая зарплата и впечатляющие социальные блага – от бесплатных детсадов до бесплатного жилья. Эти секретные поселения, куда посторонним вход был закрыт, стали островками интеллектуальной и культурной свободы на территории СССР. Один из журналистов, которому удалось побывать в подобном закрытом городке в 1963 году, был поражен тем, что там ученые говорили на любые темы политики и культуры свободно и без оглядки на цензуру и правящую идеологию. В среде научной интеллигенции обсуждалась модель общества, в котором реальная власть принадлежала бы ученым и интеллектуальной элите; вынашивалась идея «третьего пути» развития – между сталинским казарменным «социализмом» и западным капитализмом. Многие из участников подобных дискуссий были совершенно убеждены в том, что советскую систему можно изменить «научно» – с помощью союза между учеными и просвещенными аппаратчиками [687].
Было бы преувеличением изображать советских ученых внутри ВПК как альтернативную элиту, чуть ли не прототип гражданского общества внутри тоталитарной модели. Внутри научного сообщества уживались стремление к большей независимости от партийной идеологии и косного бюрократического аппарата, и полная уверенность, что партийное начальство и государственные структуры должны предоставлять все больше и больше средств на нужды науки, в том числе для фундаментальных исследований. Историк советской науки Николай Кременцов пишет о «симбиозе научного сообщества и контролирующего это сообщество партийно-государственного аппарата – как на уровне институтов, так и на личном уровне» [688].
Поначалу научное сообщество, особенно молодежь, с энтузиазмом поддерживало курс Хрущева на расширение влияния СССР в мире, в особенности на помощь странам Азии, Африки и Латинской Америки. В конце 1950-х гг. десятки тысяч советских специалистов – инженеров, ученых, техников – работали в Китае, оказывая «братскую помощь» в создании военно-промышленной базы, системы образования и здравоохранения этой страны. Свидетели вспоминают неподдельное воодушевление, которое двигало участниками этого грандиозного проекта. Советский физик Евгений Негин, помогавший китайским ученым создавать атомную программу, писал, что «лучше всего отношения между Советским Союзом и Китаем в 1959 году могут охарактеризовать слова песни „Москва – Пекин“, популярной еще в сталинское время: русские и китайцы – братья навек…» [689]
Для многих в Советском Союзе разрыв отношений с Китаем в начале 1960-х гг. явился полным шоком и побудил критически взглянуть на внешнюю политику Хрущева. И все же линия на оказание интернациональной помощи «братским народам» какое-то время продолжала пользоваться искренней поддержкой. Ведь в мире было немало других «друзей», а значит, и возможности для проявления пролетарской солидарности. Советские люди сочувствовали радикальным арабским режимам в Египте, Сирии, Ираке и Алжире, а также народам далеких и экзотических азиатских стран, таких, как Индия, Бирма и Индонезия. Кроме того, в участии и помощи СССР нуждались африканские государства, освободившиеся от колониального гнета: Гана, Эфиопия, Гвинея, Мали, Конго. В условиях холодной войны политическое руководство в Кремле видело в продвижении социалистических идей по советскому образцу возможность нанести капитализму Запада удар в спину, померяться силами там, где можно одержать победу невоенными средствами – борьба за влияние в странах третьего мира будет то утихать, то вспыхивать снова, и достигнет апогея в 1970-е годы. Для советских людей Африка, Индия были полны романтики и экзотики, созвучной романам Жюля Верна и других писателей. А бедность и неразвитость этих стран давали повод гордиться советскими достижениями [690].
Кубинская революция 1959 года особенно усилила подъем надежд в Москве на то, что коммунизм действительно