Образованная публика, прежде всего в Москве, Ленинграде и других крупных городах, читала и перечитывала антивоенные произведения западных писателей так называемого потерянного поколения, живших после Первой мировой войны. Большой резонанс получили романы Эриха Марии Ремарка – они резонировали с настроениями уставший от милитаристской трескотни советской молодежи. Кинематограф доносил антивоенные настроения до массового сознания. Фильмы «Сорок первый», «Баллада о солдате» и «Чистое небо», снятые Григорием Чухраем, картина «Летят журавли» режиссера старшего поколения Михаила Калатозова впервые изобразили войну как бесконечно разнообразную панораму личных драм, где патриотизм, героизм, чувство долга соседствовали с предательством, трусостью, низким карьеризмом. Причем грань между ними, грань между жизнью и смертью, нередко определялась слепым случаем, непредвиденными обстоятельствами. В пронзительном фильме молодого Андрея Тарковского «Иваново детство» рассказывалось о том, как война калечит детскую душу. Новые фильмы периода «оттепели» разительно отличались от сталинских фальшивых и помпезных агиток – их патриотизм был зовом сердца, а не барабанного боя. Лучшие киноленты о войне напоминали кинозрителям о взлете народного духа, самых ярких его страницах. Но они же поднимали вопросы о том, почему надежды на лучшую послевоенную жизнь оказались раздавленными [700].
Миллионы людей в СССР подписывали официальные воззвания за мир, но при этом мало кто из них ясно понимал, куда может привести гонка ядерных вооружений. События, связанные с Берлинским кризисом или ситуацией вокруг Кубы, внушали тревогу, но нехватка информации и пропагандистские фильтры ее заглушали. И все же были люди, прежде всего среди писателей, поэтов и художников, которые чутко реагировали на происходящее. Их взгляды перекликались с настроениями американских битников Аллена Гинзберга и Джека Керуака – их бунтарство против американской милитаристско-патриотической культуры того времени питал страх перед ядерной войной. Осенью 1962 года поэт Андрей Вознесенский, находясь за границей, сказал в одном из интервью: «Восхищаюсь битниками: они поэты атомного века». Белорусский писатель Алесь Адамович и русский поэт Булат Окуджава оплакивали своих сверстников, погибших во время Второй мировой войны, но под их влиянием все больше людей задумывались о том, куда ведет человечество расколотый мир холодной войны. В 1961 году за рубежом под псевдонимом Абрам Терц Андрей Синявский издал рассказ «Гололедица», в котором содержался намек на ядерные испытания и их последствия. Литературный критик Игорь Дедков, часто публиковавшийся в журнале «Новый мир», записал в своем дневнике: «Любые приготовления к войне отвратительны. Я боюсь не за себя, а за сына и миллионы таких, как он. Если это убеждение считается пацифизмом, то я – пацифист». Позже Адамович писал о себе и некоторых идеалистах-шестидесятниках: «Наш пацифизм был связан с нашим желанием решить более обширную задачу». Эта задача заключалась в том, чтобы преобразовать общество и царящие в нем взгляды, доставшиеся в наследство от Сталина [701].
Ученые, работавшие над созданием ядерного оружия, пользовались особыми привилегиями и доступом к высшему руководству страны. Некоторые из них пытались использовать это, чтобы повлиять на советскую оборонную политику с позиций здравого смысла. Это вызывало жесткий отпор руководства. Уже упоминалось об эпизоде после ядерного испытания, когда Андрей Сахаров получил грубоватую отповедь маршала Неделина. Сахаров вспоминал, что от слов Неделина его ожгло как ударом хлыста: «Неделин счел необходимым дать отпор моему неприемлемому пацифистскому уклону, поставить на место меня и всех других, кому может прийти в голову нечто подобное… Мысли и ощущения, которые формировались тогда и не ослабевают с тех пор, вместе со многим другим, что принесла жизнь, в последующие годы привели к изменению всей моей позиции». Между некоторыми учеными, создававшими советский ядерный щит, и военными, которые под руководством партии должны были удерживать этот щит, пролегла трещина. «Начиная с конца 1950-х, – вспоминал Сахаров, – все яснее становилась коллективная мощь военно-промышленного комплекса и его энергичных, беспринципных руководителей, глухих ко всему, кроме их „дела“». Советские ученые знали из иностранной печати, что многие из их западных коллег присоединились к движению за ядерное разоружение. Это побуждало их думать о своей моральной ответственности и критически оценивать государственную политику СССР, особенно в вопросах прямого и косвенного применения военной силы на международной арене [702].
Демографические изменения способствовали тому, что населению Советского Союза все меньше и меньше хотелось идти в армию. За послевоенный период с 1945 по 1966 год в Советском Союзе родилось 70 миллионов новых граждан. Из-за быстрой урбанизации большая часть этой молодежи росла и получала образование не в селах и маленьких городках, а в крупных городах. Это было новое поколение советских граждан, в отличие от образованной молодежи 1930-х гг. не грезящее о будущих сражениях за мировой социализм. Среди них выросла доля представителей других народов СССР, которым совершенно не были близки темы «российской боевой славы» и жертвенного великодержавного патриотизма [703]. Молодые люди начала 1960-х гг. были наслышаны от своих отцов и старших братьев о том, сколь ужасной ценой им досталась победа в 1945 году. Владимир Высоцкий, любивший беседовать с фронтовиками, в своих песнях выразил их боль о проклятой войне, о народной трагедии неслыханных потерь. «А все же на запад идут и идут, и идут батальоны. И над похоронкой заходятся бабы в тылу» [704]. Те же, кто шел служить в Советскую армию, обнаруживали здесь не атмосферу товарищества, а все больше неуставные отношения и грубость сержантов, допотопные методы муштры. Все это выглядело откровенной карикатурой на военную подготовку в условиях, когда предполагалось, что исход войны будет решен ядерными ударами. Все больше образованных юношей и их родителей искали возможность избежать военной службы, чего прежде не наблюдалось. А некоторые осознавали, что Советский Союз не готов к такой войне, так же, как он был не готов к войне летом 1941 года. В романе «Жизнь и необыкновенные приключения солдата Ивана Чонкина» Владимир Войнович выразил эти настроения в безжалостной сатире, где тем не менее была реалистично выписана показуха, безалаберность, бессмыслица репрессий и неготовность Советского Союза к