Рост и масштабы антивоенных настроений в советском обществе не следует преувеличивать. Как и в случае со студенческим движением в 1956 году, новые веяния коснулись лишь части образованной молодежи в Москве, Ленинграде и нескольких других крупных городах. Холодная война продолжалась, и открыто выражать пацифистские настроения было опасно.
Одной из главных причин эрозии советского патриотизма стал национальный вопрос. Хрущевская эпоха была временем, когда согласно официальной доктрине СССР из фазы «дружбы народов» переходил к формированию «новой исторической общности – советского народа». Действительно, в Советском Союзе полным ходом шли процессы этнической ассимиляции, заключалось множество межэтнических браков, русский язык получил всеобщее распространение. Вместе с тем развитие национальных идентичностей никуда не делось и грозило в будущем размыть и подорвать имперскую общность. Этнонационализм вышел на поверхность в годы революции и Гражданской войны в Прибалтике, на Украине и Кавказе. В 1920-е гг. большевистская власть проводила курс на «коренизацию», поддержку развития национальных и автономных республик и автономных областей за счет русской части населения и великорусской идентичности. При Сталине, в обстановке индустриализации и подготовки к войне, произошла коррекция: русский язык и история вновь стали конституирующей основой государственности. В то же время нерусские титульные национальности сохранили некоторые преимущества перед русскими: они имели «свою» территорию, «свою» компартию, академию наук и учреждения культуры. Несмотря на то что все эти институты республик и автономий СССР оставались под контролем Коммунистической партии, именно в них начал вырастать национализм, имевший явно выраженную антирусскую и антисоветскую окраску [706].
Во время и после войны маятник качнулся еще больше; произошло возрождение великорусского сознания, но уже в рамках сталинской парадигмы, а под ударом оказались национальные меньшинства, которых продвигали большевики в 1920-е годы. Речь шла прежде всего о евреях. Сталинская кампания «борьбы с космополитизмом» сопровождалась очередной заменой кадров, теперь уже не по классовому, а по национальному признаку: от еврейских кадров избавлялись, русские и украинские кадры продвигали. Эта кампания оставила глубокую травму в сознании советской элиты: выходцы из еврейской среды, которых было непропорционально много в большевистской среде и научно-культурной элите, оказались жертвами сталинских кампаний. После смерти Сталина в 1953 году открытая травля евреев прекратилась, однако власти ничего не сделали, чтобы реабилитировать репрессированных, в том числе видных деятелей культуры, пострадавших во время чисток 1948–1952 гг. Закрытые за это время еврейские образовательные и культурные учреждения на идише так и не были восстановлены. Государственный антисемитизм продолжал негласно действовать. В инструкциях для служебного пользования, в частности, в отделах кадров всех советских учреждений, люди «еврейской национальности» по-прежнему подвергались дискриминации. Считалось, что они не вполне заслуживают доверия, а значит, не подходят для работы в секретных государственных учреждениях. Существенное исключение представляли лишь научные лаборатории, имевшие отношение к военно-промышленному комплексу, ядерной энергетике и закрытые предприятия Академии наук. Евреи также не должны были занимать высшие партийные и государственные посты, зарезервированные для выходцев из основных «титульных национальностей» Советского Союза, прежде всего русских. То обстоятельство, что начиная с 1956 года Советский Союз поддерживал арабские государства, выступавшие против Израиля, также сказалось отрицательно на положении евреев в СССР. Евреев подозревали в сионистских симпатиях, то есть в лояльности к другому государству [707]. Для того чтобы евреи могли получить разрешение на поездку за пределы СССР, им, в отличие от советских граждан других национальностей, приходилось преодолевать дополнительные препятствия. Хрущев и его окружение относились к еврейству и еврейской культуре с большой подозрительностью, хотя на словах отвергали обвинения в антисемитизме. В Украинской ССР, где антисемитизм имел давние корни, местные партийные власти под предлогом «борьбы с сионистской пропагандой» поддержали публикацию ряда откровенно антисемитских брошюр [708].
Многие известные деятели культуры, у которых в паспорте в графе «национальность» было написано «еврей», по-прежнему считали сталинизм трагической ошибкой, отклонением от правильного в целом курса на социализм. Поэт и писатель Давид Самойлов в апреле 1956 года записал в своем дневнике: «Русская тирания – дитя русской нищеты. Общественная потребность в ней порождалась скудостью экономики, необходимостью свершить жестокие и героические усилия для расширения общественного богатства. Но диктатура, принятая обществом <…> постаралась заменить истинный, простой идеал человека античеловеческими идеями шовинизма, вражды, подозрительности, человеконенавистничества» [709]. Самойлов и другие высокообразованные интеллектуалы из еврейской среды считали себя полностью ассимилированными и не испытывали никаких национальных, тем более религиозных чувств сопричастности с «еврейством». Но их «национальность по паспорту» напоминала о себе на каждом шагу.
По этой причине образованные молодые евреи чувствовали возрастающее отчуждение от советского общества в целом. Юноши и девушки из еврейских семей нередко отличались начитанностью и тягой к образованию и знаниям. При этом они рано сознавали, что из-за национальной графы в паспорте у них не будет такой блестящей карьеры, как у их родителей в 1920-е и 1930-е гг. Михаил Агурский, сын убежденных большевиков-интернационалистов, впоследствии православный, а затем сионист, вспоминал, какие чувства владели им в 1960-е гг.: «Евреи были обращены в сословие рабов. Нельзя было ожидать, что народ, давший уже при советской власти и политических лидеров, и дипломатов, и военачальников, и хозяев экономики, согласится возвратиться в униженное состояние сословия, высшей мечтой которого было получить должность зав. лабораторией» [710].
Многие представители советской интеллигенции с еврейскими корнями – писатели, поэты, музыканты, художники и актеры – пережили страх и унижение в годы «борьбы с космополитизмом». Это помогло им избавиться от иллюзий относительно прогрессивной и справедливой природы советской власти. В 1960-е гг. евреи, как когда-то, оказались в авангарде нового общественного движения за культурную и политическую эмансипацию. Официозный маркер «космополита» побудил многих образованных евреев занять позиции последовательного интернационализма, диалога культур и терпимости к разномыслию. Быть советским евреем означало быть антисталинистом. К примеру, в декабре 1962 года кинорежиссер Михаил Ромм выступил на конференции с критикой великодержавной пропаганды сталинского толка и призвал покончить с самоизоляцией от западной культуры. В то же время советский государственный антисемитизм заставил даже ассимилированных евреев вновь и вновь думать об особом пути и трагедии своего народа. По рукам ходили строчки Бориса Слуцкого о послевоенном антисемитизме. В 1961 году Евгений Евтушенко опубликовал в «Литературной газете» стихотворение «Бабий Яр», нарушив сложившуюся в СССР традицию замалчивания геноцида евреев в годы Второй мировой войны. Дмитрий Шостакович включил этот текст в свою Тринадцатую симфонию [711]. Эренбург начал публиковать свои мемуары «Люди. Годы. Жизнь», где напоминал о дискриминации евреев в царской России. Эренбург и Ромм,