Однако в том же году новые лидеры страны и оперативники КГБ своими действиями спровоцировали новый серьезный конфликт между интеллигенцией и государством. 8 мая 1965 года Леонид Брежнев с трибуны торжественного заседания в Кремле, посвященного Дню Победы, произнес хвалебные слова о Сталине как выдающемся полководце. А в сентябре сотрудники КГБ арестовали писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля, чье «преступление» заключалось в том, что они, под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак, публиковали свои произведения за границей. Неожиданно для властей в ЦК КПСС стали поступать многочисленные обращения от ведущих деятелей науки и культуры СССР – ученых, литераторов, художников – с просьбой освободить арестованных писателей и остановить процесс сползания назад к сталинизму. Благодаря энергии жен арестованных писателей, их друзей и сочувствующих им интеллектуалов, возникло движение за гласность судебных процессов и соблюдение конституционных прав личности. Члены движения, которых официальные органы впоследствии прозвали диссидентами, обращались к власти с призывом «уважать Вашу собственную конституцию». Вскоре они стали взывать к мировой общественности через зарубежные средства массовой информации [721].
Советское военное вторжение в Чехословакию в августе 1968 года (о чем пойдет речь в следующей главе) подтвердило худшие опасения свободолюбиво настроенной части советской интеллигенции: послехрущевское руководство ведет страну по пути возрождения сталинизма. Подавление грубой силой идей Пражской весны и «социализма с человеческим лицом» разбило еще теплившуюся надежду на реформирование существующей в Советском Союзе системы. События в Чехословакии не вызвали сколь-нибудь заметного общественного протеста, если не считать героический выход на Красную площадь восьми мужчин и женщин с лозунгами солидарности с чехами. Но значительное число людей в советских элитах переживало кризис идентичности, их чувства были поруганы, советский идеализм и патриотизм растоптан. История диссидентского движения, его влияния на умонастроения в обществе выходит за рамки данной книги. Диссидентов, открыто выражавших свои взгляды, было не слишком много. Однако круг сочувствовавших им был гораздо больше, особенно в Москве и Ленинграде: среди образованных и думающих людей было немало тех, кто разделял их позицию по ряду вопросов и считал, что моральная правота на их стороне. Таких людей были сотни тысяч. Следует отметить, что многие диссиденты в прошлом являлись пламенными коммунистами-реформаторами, детьми репрессированных революционеров, но со временем почувствовали себя обманутыми, разуверились в советском строе и стали враждебны режиму. Кроме того, они чувствовали отчуждение со стороны широких масс сограждан, не способных понять, что заставило их поменять свои взгляды и перейти на антисоветские позиции. Это растущее отчуждение перешло в самоизоляцию – желание не иметь ничего общего с этим государством и пассивным большинством его населения. Впоследствии эти настроения побудили многих диссидентов эмигрировать на Запад. Что касается «просвещенных аппаратчиков», то они в основном продолжали работать в партаппарате. Ряд из них утратили веру в реформирование советского строя, стали циниками. Но другие продолжали служить по инерции, считая, что без них будет еще хуже, и сталинисты опять одержат верх.
Анализ событий, произошедших в период с 1956 по 1968 год, подводит к заключению о том, что Советский Союз в это время все еще обладал значительным потенциалом развития и даже обрел после смерти Сталина новые источники идеологической веры и социального оптимизма. Десятилетие хрущевского правления породило «шестидесятников» – новую группу интеллектуалов, деятелей науки и культуры, стремившихся раскрепостить и возглавить культурные и общественно-политические процессы в стране. Они верили в возможность построить в СССР «социализм с человеческим лицом». Изначально их советский патриотизм и общественная энергия основывались на марксистских понятиях прогресса, неизбежности перехода от буржуазной формации к социалистической. В недавней истории их вдохновляла романтика революции и левой культуры 1920-х гг., а также их ранний опыт войны с нацизмом. Однако к окончанию срока правления Хрущева в послевоенных поколениях энергия коммунистической утопии и исторический романтизм исчерпали свой потенциал. Ощущение принадлежности к единому советскому народу, получившее внутренне наполнение благодаря опыту Великой Отечественной войны и противостоянию в холодной войне, начало расшатываться под воздействием внешних и внутренних сил. В кругах образованных людей – студенческих компаниях и на интеллигентских посиделках, в дискуссиях коллег, научных лабораториях – начались интеллектуальные искания, стали проявляться новые мировоззренческие тенденции. В этой среде возник культ западной музыки, авангардизма в искусстве и «американизма» в целом. Милитаризм порождал свой антипод – пацифизм, а государственный антисемитизм – новые формы инакомыслия. В результате когда-то сталинизированная, потерявшая автономию советская интеллигенция начала раскалываться. С одной стороны, росла фронда партийно-бюрократическому режиму, антирусский национализм, с другой стороны, в аппарате, особенно в провинции, набирал силу консервативный, шовинистический, ностальгирующий по Сталину русский национализм. Этот раскол усугубился после 1968 года.
В итоге Хрущев, кремлевское руководство и советская бюрократия не справились с управлением культурой и иделогией на крутых поворотах истории после после смерти Сталина. Значительные группы культурных, интеллектуальных и научных элит, прежде лояльных советскому проекту, в конце хрущевского правления испытали значительное разочарование и даже отчуждение. Действия властей, начиная с окриков в адрес творческой интеллигенции и заканчивая убийством реформаторского социализма в Чехословакии, вызывали значительное брожение в советских тылах, породили эрозию официального патриотизма, заронили семена инакомыслия в самую сердцевину советской элиты. Эти явления поначалу не выглядели серьезными. Но в горбачевскую перестройку они сыграли критическую роль.
В брежневское время советские руководители отказались от реформистских планов. Новых правителей вполне устраивало ритуальное поклонение изжившей себя коммунистической идеологии, повторение пустой и напыщенной риторики. Им казалось, что они успешно усмиряют инакомыслие в сфере культуры, отправляя участников диссидентского движения в тюрьму или ссылку, либо вынуждая их к эмиграции. Не желая проводить в стране реформы, Брежнев взял курс на политику разрядки в отношениях с