– Неужели леди будет выбирать между живым человеком и автоматом? – кивнул на афишу Эдельхейт. – По-моему, выбор очевиден и не стоит целого спектакля.
– Не спешите судить. Может, вам понравится балет. Идёмте же! Скоро начало.
Бонс со знанием дела обошёл толпу и направился в сторону от основного входа, где уже столпилось большое количество пёстрых людей. Капельдинер в алой ливрее зазывал всех внутрь и проверял билеты. Но красное приглашение вело почётных гостей к другому входу, возле которого останавливались только самые красивые паромобили и даже несколько карет с лошадьми – очевидно, старой аристократии.
Эдельхейт и Бонс зашли следом за женщиной в сияющем платье и бриллиантах. Богатые дамы наряжались в театр во все цвета радуги, но мужчины надевали строгий чёрный фрак с белоснежной рубашкой и чёрную шляпу-цилиндр. Потому Эдельхейт в своём белоснежном фраке и такой же шляпе выделялся среди посетителей. Но это уже не удивляло никого из высшего общества, и Эдельхейта легко узнавали по манере одеваться. Даже более не спрашивали про его чёрные очки в помещении.
Эдельхейт словно стал такой же деталью города, как и все прочие.
«Бриллиантовая» дама вскоре свернула направо, а приглашение вело Бонса и Эдельхейта на самый верх. Перед роскошной ложей № 3 их встретил никто иной, как сам директор театра.
Руперт Хадингтон единственный из всех мужчин носил бордовый фрак и чёрную шляпу с красной лентой. На трости из чёрного лакированного дерева золочёный – или может, золотой? – набалдашник. Длинные усы подкручены в кольца. Вокруг маленьких глаз морщины от бесконечных улыбок. Хадингтон выглядел вполне обеспеченным, даже богатым человеком, пах дорогим приторным парфюмом и камфорой, однако ладони хранили след тяжёлой работы.
– Господа, рад приветствовать вас в моём заведении, – театрально поклонился Хадингтон. – Балет скоро начнётся. Прошу вас, проходите в ложу и чувствуйте себя как дома. Надеюсь, представление не оставит вас равнодушными. – Директор игриво подмигнул.
– Мистер Хадингтон, а вы сегодня с нами? – весело спросил Бонс и тут же шепнул Эдельхейту: – Он всегда сидит в третьей ложе, но иногда уступает её гостям.
– Только в первом акте. Потом я, возможно, спущусь вниз, уважаемый мистер Бонс.
– Посмотреть на своё творение со всех сторон, – с пониманием дела кивнул Бонс.
– Всё-то вы про меня знаете, – улыбнулся Хадингтон и обратил внимание на Эдельхейта: – Мистер Эдельхейт! Сэр детектив! И гроза всего ворья в Гласстоне. Чрезвычайно рад с вами познакомиться! – Хадингтон горячо пожал руку Эдельхейту.
– Взаимно, сэр. Скажите, мы не могли встречаться раньше? Ваше лицо мне как будто знакомо.
– Ну что вы, сэр! – развёл руками директор. – У меня отменная память на лица, и ваше я вижу впервые. Поверьте, вас я бы не забыл. Да и ваш акцент.
– Что же, вам виднее. Тем не менее позвольте выразить вам своё восхищение: подняться с должности уборщика до директора театра – это большое достижение.
Руперт Хадингтон на миг опешил. Да и Бонс удивлённо посмотрел на Эдельхейта, и тот поспешил пояснить:
– На ваших руках остались следы. Такие вещи не стираются со временем. Их не выбелишь ни дорогой пудрой, ни сотнями фунтов.
– Ох, – директор смутился и начал оттягивать белые манжеты вниз, явно жалея, что не надел сегодня перчатки, – я действительно выполнял кое-какую работу за сценой, но это было недолго. Потом у меня стало хорошо получаться на актёрском и даже режиссёрском поприще. Я усердно работал и отдал этому театру всю свою жизнь, и ныне успешно справляюсь со своей должностью. Но, позвольте, уборщиком я всё же не был.
– О, на самом деле именно про уборщика я просто предположил. Чистящий порошок, который они используют, оставляет вполне определённые следы на коже. Вот я и подумал. Не обижайтесь. – Эдельхейт сгладил конфликт обаятельной улыбкой.
– Я не в обиде, – неловко улыбнулся в ответ Хадингтон, – но скажу вам так, мистер Эдельхейт, острый ум способен проложить дорогу с самого низа наверх.
Хадингтон закончил на гордой ноте и, чтобы не продолжать разговор, жестом пригласил гостей проследовать в ложу.
«Острый ум, приправленный деньгами. И откуда же уборщик их взял?» – мысленно поправил его Эдельхейт, но не стал произносить вслух.
В ложе уже собрались остальные гости. Одного Эдельхейт узнал даже со спины – по макушке и толстой шее. Вильямсон не обернулся на вошедших и сидел в кресле, постукивая пухлыми пальцами по подлокотнику. Зато сидевшая рядом с отцом Инес поднялась и поприветствовала.
Саймон Милсворд вежливо коснулся шляпы, как и молодой человек рядом с ним – судя по семейному сходству, Милсворд-младший. На вид ему чуть больше двадцати лет, и он ещё не приобрёл строгости отца и отпечатка его забот. Хоть сын и унаследовал жёсткие черты родителя, округлая форма глаз смягчала его лицо и придавала юношескую открытость и харизму.
Хадингтон и Бонс сели на второй ряд. Эдельхейт занял место позади Милсворда и Вильямсона. Он видел точёный профиль Инес, её покачивающиеся рубиновые серьги и светлый локон на шее.
В зале погас свет. Бордовый занавес поднялся под громкие аплодисменты. Кто-то внизу даже свистнул. Эдельхейт увидел на авансцене тройку механических лошадей, а под ней в яме сидел оркестр автоматонов – главная достопримечательность театра. Как только прозвучала первая скрипичная нота, лошади задвигались как в замедленной скачке. Они поочерёдно то взмывали вверх, то опускались. Из бронзовых ноздрей, словно живое дыхание, вырывался пар.
Эдельхейт залюбовался их красивым бегом, но тут начался балет. Обещанный автоматон оказался не заведён, а подвешен на нити, как марионетка, – кощунство для такой технологичной машины, зато управляемые движения и впрямь могли сойти за танец. Впрочем, скучный, как сам балет.
«То же мне "прорывные технологии"», – Эдельхейт то и дело отвлекался от неинтересного действа. Он поглядывал на Инес, которая с горящими глазами наслаждалась представлением и то и дело смотрела в маленький золотистый бинокль. Милсворд-младший тоже наблюдал с интересом, но только не за сценой, а за Инес. И взгляд его был оценивающим.
Милсворд-старший это заметил и что-то шепнул сыну, после чего младший кивнул и перевёл взгляд на сцену. Ненадолго.
Вильямсон игнорировал всех. Эдельхейт не видел его лица, но во всей фигуре Вильямсона не чувствовалось ни намёка на интерес или сосредоточенность на сцене. Он словно думал о своём и лишь делал вид, что смотрит балет. Эдельхейт исподлобья посмотрел на нанимателя.
«Эдельхейт, найдите его. Найдите