Глаза Вильямсона налились кровью.
– Если Саймон сделал это… он заплатит.
– Но какая выгода Милсворду вам вредить?
– Он хочет забрать мою фабрику, – проговорил Вильямсон. – Давно уже хочет. Ему досадно, что я получаю процент прибыли за каждый проданный мобиль с моей паровой технологией. Он хочет единолично править огромной капиталистической империей, получать всю прибыль, слышать только своё имя.
– Для этого он хочет женить своего сына на вашей дочери?
– Готов поклясться, так и есть!
– А я слышал, что вы не против.
– Без брачного контракта, который гарантирует сохранение имени «Вильямсон», ещё как против! Милсворд не соглашается. Он хочет после моей смерти налепить на мою фабрику свою никчёмную фамилию. Я вижу его насквозь и вижу, что он тянет время. После того как я буду уничтожен, моё мнение для него перестанет иметь значения. Он просто возьмёт всё, что захочет!
– «Мистер Милсворд предпочитает быть на вершине в одиночку…» – Вильямсон вздрогнул, и Эдельхейт поспешил пояснить: – Мистер Бонс как-то сказал мне эти слова.
– Эдельхейт, помешайте этому!
– Мы ещё не знаем, участвовал ли в делах Милсворда ваш Призрак.
– Нет… Я думаю, что нет. Если бы они сговорились, Милсворд имел бы все рычаги, чтобы меня свалить. Но он идёт обходными путями. Значит, у него ничего нет.
– А что у него должно быть?
Вильямсон осёкся. Разноцветные глаза смотрели на него испытующе.
– Это не ваше дело, Эдельхейт. Вам не понять, как строятся капиталистические империи. Невозможно остаться с чистыми руками.
– А-а… взятки, компроматы, подковерные интриги. Обожаю. Вот интересно, кого они больше заинтересуют: полицию или налоговое министерство? – заговорщически ухмыльнулся Гай.
– Эдельхейт!
– Допустим, меня интересует только дело Призрака, а не ваши взятки. Допустим, вы знаете своего друга Милсворда лучше, чем я. Допустим, Призрак с ним ещё не связался. Тогда у нас мало времени, мистер Вильямсон. Уж Мэнс Браун на правах вашего зятя наверняка знал, какую грязь заметают под ковры на вашем производстве. Он непременно попытается этим воспользоваться. Скажем, продать сведения Милсворду, с которым у вас публичные размолвки. Как продал ваши чертежи Смиту.
– Убейте его, Эдельхейт.
– Что? Вы снова?.. – нахмурился Эдельхейт. – Я-то надеялся, что у вас было временное помутнение.
– Милсвордом я займусь сам, а вы убейте Мэнса Брауна. Не дайте им объединиться. С деньгами и властью Саймона… вдвоем они погубят меня. Убейте Брауна раньше! Слышите! Это приказ!
– Вы что-то путаете, мистер Вильямсон. Я не ваш слуга и не ваш подчинённый. Вы не можете мне приказывать.
Надменный и презрительный взгляд Эдельхейта, казалось, отрезвил Вильямсона. Он и впрямь вспомнил, кто перед ним. Чужак. Не часть Гласстона, над которым властвует «отец прогресса».
Вильямсон глубоко выдохнул и изменил подход:
– Тогда считайте это просьбой. Убейте Мэнса Брауна.
– Я не бандит и не полицейский, мистер Вильямсон. Свой револьвер я пускаю в ход только для того, чтобы защитить себя.
– И меня! Вы обещали защищать меня!
– И защищу. Я отправлю Мэнса Брауна за решётку. Он получит по заслугам. Разве вас это не устраивает?
– Этого недостаточно!
– Мистер Вильямсон, пока нас никто не слышит, скажите мне честно: это вы столкнули Мэнса Брауна с подмостков? Вы боитесь, что он расскажет об этом?
– Нет! Мы ссорились, но я его не убивал! Он был пьян и упал. Но кто знает, какую ложь он придумает, чтобы отомстить мне. Моя жизнь – это моё дело и моя репутация. Я никому не позволю её разрушить.
– И ради этого вы готовы забрать чужую жизнь?
– Думаете, дело только во мне? От меня зависит много жизней, начиная от моей дочери и заканчивая последним рабочим на фабрике. Что будет с ними?
– Не давите на жалость, мистер Вильямсон. У меня её нет.
Лицо Вильямсона вдруг побагровело. Он гневно сжал зубы и рассвирепел:
– Этот город держится на мне! Я подарил ему свет прогресса! Если я паду, то и Гласстон погрузится в хаос! Если вы этого не понимаете, то вы дурак!
– Кто так меня называл, сами оставались в дураках.
– Эдельхейт!
– Я вас понял.
– Вы сделаете это? Убьёте Мэнса? – Гнев сменился надеждой.
– Только если он меня вынудит. Я не убийца, мистер Вильямсон… А вот насчёт вас я уже не уверен.
Лицо Эдельхейта потемнело, а глаза прищурились. Казалось, от этого взгляда похолодело в комнате. Гай развернулся, чтобы уйти прочь.
– Эдельхейт, постойте…
Весь разговор Вильямсон доставал из рукава один козырь за другим. Примерял на себя властность приказывающего, смиренность просящего, гнев, собственную важность и мольбу. Ничего из этого не действовало на человека по имени Гай Эдельхейт. Оставался последний козырь, который всегда покрывал любую карту, – выгода.
– Если… если вы уладите это дело… если сделаете так, чтобы Браун исчез, замолчал, что угодно! Я… отдам вам свою дочь.
– Что, простите?
– Я позволю вам жениться на Инес. Вы войдёте в мою семью. О фабрике можете забыть, её получат только ваши дети вместе с именем «Вильямсон». Но как член моей семьи вы обретёте власть, богатство и почитание до конца своих дней.
– Мистер Вильямсон. – Взгляд разноцветных глаз стал острым как нож. – А с чего вы взяли, что меня интересуют богатство, власть и почитание?
– Они интересуют всех! А те, кто утверждает обратное, попросту торгуются. Так чего вы хотите, Эдельхейт?
– Чего я хочу, – задумчиво проговорил Гай, – вы вряд ли мне дадите.
– Каковы же ваши аппетиты! – Из просящего Вильямсон вдруг стал возмущённым и снова начал горячиться: – Сделайте, как я прошу. Если вы или ваши действия каким-либо образом навредят мне, то я это так не оставлю. Я с позором вышвырну вас из города. Ваша репутация, работа и жизнь в этой стране станут невыносимыми и…
– Мистер Вильямсон, – ледяной голос, казалось, заполнил всю комнату, и Вильямсон вздрогнул, – я повторяю, я не ваш слуга и не ваш подчинённый. Я иностранец. И вполне обеспеченный. На меня не действуют ни ваши деньги, ни ваша власть, ни ваши угрозы. Я в этом городе по своей воле. И по своей же его покину, когда захочу. Что же до вас, то советую вам остудить свою голову. И ради вашей дочери, так и быть, сделаю вид, что этого разговора не было. Постарайтесь и вы.
Глава 21. Угроза
На заводе по производству паромобилей всегда стоял страшный грохот, а огромные