Техника была уже расставлена. Я, как только приехал, сразу прошел по всей технике, проверил ее боеготовность. Более-менее все работало. Одна машина была нерабочая, я дал заявку на запчасти, в Луанду, мне привезли запчасти – примерно через полгода. Так машина эта все это время и стояла.
На самом деле, далеко отходить от позиций бригады, где она стояла, было нельзя. Потому что действительно везде были мины. У нас впереди стояло несколько танков юаровских, из тех, что кубинцы остановили во время крупного сражения в этих местах. Мы, правда, подошли в конце концов к этим танкам. Хотя там все было заминировано. Один танк чуть левее стоял от дерева, а второй – на правом фланге. Мы залезли в этот танк, посмотрели, шлемофон оттуда забрали. Станцию «Rocal» забрали оттуда. С этой станцией потом целая история приключилась.
Мы обучали только командиров, к личному составу бригады никакого отношения мы не имели. Поддерживали технику в состоянии боеготовности. И обязаны были докладывать обстановку в Центр, о боеготовности этих подразделений. Когда я был в Куито, я занимался только своей 25-й бригадой. К другим бригадам отношения не имел.
Были интересные эпизоды, конечно. Например, когда через речку перегоняли подразделения ангольские, танки в том числе. Они ведь время от времени продвигались вперед, перебазировались с одного места на другое. А там был мостик – наши, советские мужики построили. Он был прочный, но узкий. То есть, грузовая машина могла проехать, типа ГАЗ-66, даже УРАЛ мог проехать, а вот танк или БМП – уже гусеницы по бокам мостика свисали. Местные, в общем, боялись через этот мостик технику гонять. Мы сами садились за штурвалы и вели эти машины. Естественно, кто-то всегда шел впереди и смотрел, не накренился ли танк, не падает ли в речку. Едем, мостик шатается. Тот, кто идет, смотрит в воду – слева танк валяется утонувший. Справа не помню, а вот слева точно танк лежал. Вот также переправлялся – и упал. Так тоже случалось.
Вообще, удручало, что ангольцы очень пренебрежительно относились к технике, и к нашей, и вообще. Если у нас что-то ломалось, мы мгновенно все исправляли, и машина дальше работала. У нас так принято, не может быть, чтобы в боксе неисправная машина стояла! По крайней мере, в мое время было так, сейчас – не знаю. А у них было все по-другому! Если что-то сломалось, они просто бросали без починки, садились на другой транспорт и ехали дальше.
Как-то у нас сломалась машина, трехтонка. И нам сказали, что по дороге на Менонге стоит ГАЗ-66, вроде целый. Мы поехали туда, посмотрели – бензина нет, аккумулятора нет, остальное в порядке. Привезли бензин и аккумулятор, и машина завелась, сели, поехали. Вот так: просто бензин в машине кончился, и они ее бросили! А мы этой машиной потом долго пользовались.
– С каким оружием приходилось работать, с какой техникой?
– Я готовился на «десятку» – Стрела-10. Она более-менее удачная, мне нравится. Насколько я знаю, это наиболее удачная машина, которую и помехи не берут. И она очень простая, мартышку можно научить: для того чтобы стрельнуть, надо только посмотреть на самолет глазами и нажать по очереди три кнопки, больше – ничего. Три кнопки в нужном порядке. Главное – видеть цель.
Были зэушки – ЗУ-23-2. ПЗРК – это не в счет, у них там они были не особо в ходу. Из них стрелять было просто нельзя, потому что у них не было тренажера, тренироваться было не на чем, чтобы из ПЗРК стрелять. Носят они эти трубы, а смысла в них никакого. Говоришь ему на словах: посмотри туда, наведи туда, потом нажми эту кнопку, и будет то-то. А схем нет, тренажеров нет. А «десятки» и зэушки работали хорошо.
У нас стояли две-три «шилки» – ЗУ-23-4 – но они, видно, остались от каких-то прежних боев, были абсолютно не боеготовые, просто стояли как экспонаты.
В других бригадах были еще «единички» – Стрела-1. Там тот же принцип, что и в «десятке», только не автоматизировано ничего, все надо делать механически. Если в «десятке» только увидеть цель и три кнопки нажать, а дальше она сама, то тут нужно было и корпусом, и ногами двигать, и пусковую вручную дергать… На «единицах» я работал уже второй год, в Лубанго.
Еще такой момент. Есть у нас ракеты для «десяток» – так называемый эмовский вариант – даже нам здесь, в СССР, их не показывали, настолько было секретное оружие. Ракеты очень хорошие, они практически запоминают цель. Если эта ракета была наведена на цель и запомнила ее, то сбрасывай любые помехи, ловушки, она не реагирует, все равно попадет. Только если сбросить двигатель, тогда она полетит за двигателем, а не за самолетом! Хорошая ракета, умная. Нам в Минске их показали только в боксе, через дверь, что вот они стоят, эти замечательные ракеты, штабель твоего подразделения, если по боевой тревоге, то ты приезжаешь, забираешь на свое подразделение и стреляешь.
Приехал в Анголу – а они из этих ракет, из того самого эмовского варианта заборы ставят! Вот так вот! Поставляй туда новейшую технику! Возмущению предела не было: такая техника, такая машина, 70-80 % попадания, это для зенитчика очень точно, а они – заборы, ограды! Стоит позиция «десятки», и они эту установку ограждают забором из таких ракет, по периметру! Спрашиваю: что это значит, почему?! А офицер мне отвечает: а вот это моя территория, туда никто не имеет права заглядывать, там секретная установка. Точнее, им сказали, что она секретная, а почему она такая – мало кто там понимал. Мало кто даже понимал настоящий смысл слова «секретная». Не подпускать – значит, не подпускать. И все.
В каждой нашей миссии была своя охрана, человек десять. Один – начальник караула. Миссию охраняли и ночью, и днем, никто посторонний не мог туда зайти. Питались, я уже говорил, с ФАПЛовских складов.
Нам было легко. Потому что там было такое понятие, как «пропуск», которым нам служили наши белые лица. Это не шутка. У анголан еще после семьдесят пятого года осталось это: белый человек – значит, ему можно. Например, едем в аэропорт, нужно срочно куда-то слетать. Никого не впускают, запрещено. Местные толпятся у ворот. Мы подъезжаем в ГАЗ-66, лица из кабины высовываем – увидели, что белые, сразу ворота открылись, въезжаем и летим куда нужно. Кто бы ты ни был, белый есть белый!
С кубинцами мы там просто дружили, очень хорошо относились друг другу. Когда я уже