Глаза ее увлажнились.
Точнее измученной переживаниями матери состояние офицерского корпуса описать было невозможно.
Морев с двумя пакетами, полными счастья, зашел в подъезд и поднялся на второй этаж. Достал из кармана связку казенных ключей с биркой, открыл замок и прошел в квартиру. Это была обычная трехкомнатная хрущевка с крошечной кухней, где в каждой комнате проживало по семье. Обшарив рукой стену и не нащупав выключатель, он прошел в конец темного коридора и уткнулся в дверь с номером 3. Тот же номер был и на бирке, прикрепленной к ключам. Морев открыл дверь, и ему стало скучно: маленькая комнатка с крохотной выгородкой-гардеробом и окном, выходящим во двор. Посреди комнаты на боку лежала старая раскладушка с подломленными ножками, а у окна стоял стол, который выполнял функции и рабочего, и обеденного. Видимо, все это добро оставили прежние жильцы. Морев поставил пакеты и присел на раскладушку, он понимал, что здесь нужно будет прожить два года. Ладно, он человек военный, а семье-то за что? Пакеты, полные дефицита, посреди комнаты смотрелись чужеродными предметами. На стене напротив по обоям полз жирный насосавшийся клоп, плохо переваривая кровушку съехавших постояльцев, он оставлял за собой бурую полоску. Морев с интересом за ним наблюдал. «Вот тебе и невиданный горизонт, вот тебе и новый уровень».
Просветление
Жизнь на новом месте начала потихоньку устраиваться. Из Севастополя наконец пришел контейнер с вещами, супруга загрузила его всем необходимым, но такой кондиции, чтоб не жалко было бросить, когда придет время возвращаться. А в том, что они вернутся, сомнений не было, они были убеждены в том, что если жизнь человеку дается один раз, то прожить ее нужно в Севастополе. Теперь в комнате стоял старый скрипучий диван, потрепанный холодильник «Днепр», детская раскладушка с матрасом и стол, оставшийся от предыдущих жильцов, белье и вещи были плотненько уложены в стенном шкафу. Приехала семья и вдохнула в жилище жизнь. Жена устроилась на работу, сына определили в детский сад, все было недалеко от дома. Морев был счастлив, его радовал размеренный, без всяких неприятных неожиданностей ритм жизни, особенно он радовал его своей стабильностью.
Распорядок дня отличался простотой и человеколюбием. Занятия начинались в 9.00 и с перерывом на обед длились до 18.00. И все, море на замок. После 18.00 ты абсолютно свободен, можешь пойти в кино, в театр, в музей, на выставку, а можешь просто заелдырить с друзьями, и интересоваться тобой начнут только с 9.00 следующего дня. И так каждый день в течение двух лет, да еще совершенно незаслуженный еженедельный выходной. Редкие дежурства по факультету и хождение в патруль картину не портили, может быть, это и имел в виду начальник академии, говоря о переходе на новый уровень?
Наскоро позавтракав, Морев выскочил на улицу Смирнова и поспешил в академию. Сеял мелкий, противный ленинградский дождь. На пересечении с Новосибирской у киоска «Союзпечать» стояла внушительная очередь, кто под зонтом, а кто и просто мок под дождиком. Стояли за журналом «Огонек».
Через пятнадцать минут, предъявив дежурному мичману пропуск, Морев прошел через проходную и поднялся в класс. Первой парой был иностранный язык, все, кроме Боба, сидели в ожидании педагога. Боб, ко всем своим недостаткам, учил немецкий.
Преподаватель английского языка задерживалась. Имела полное право, такой женщине приходить вовремя было просто неприлично. Она была похожа на повзрослевшую Мальвину, эффектная блондинка средних лет со скандинавскими корнями и труднопроизносимыми, какими-то не нашими именем и отчеством, цену себе знала и пользовалась этим, эксплуатируя слабость сильного пола. Не женщина – «мерседес», иметь хотят все, но не все могут себе позволить.
– Good morning, comrades!
В ответ нестройным хором прозвучало:
– Good morning, teacher!
– Sit down, please.
Все расселись по местам. Англичанка присела на край стола и задала наивный вопрос:
– Who made homework?
Слушатели, как по команде, начали смущенно переглядываться. Богатый опыт преподавания подсказывал ей, что добровольцев не будет, и она перешла к персоналиям.
– Maybe comrade Akimin?
Лицо Костика начало заливать охрой. Дело в том, что пока он изучал на Дальнем Востоке орочский, напрочь забыл английский. Да и зачем он ему был нужен? Сослуживцы понимали и по-русски, ну не с орочами же на английском разговаривать. Перед ним лежал лист бумаги, на котором крупными русскими буквами была написана фраза «НОТ МИ». Костик громко ее зачитал. Англичанка перешла на русский.
– Это прогресс! Акимин заговорил, и произношение правильное, – шутливо прокомментировала она. По устоявшейся традиции Толя Пикалов задал вопрос:
– Скажите, пожалуйста, а как со знанием английского в Швеции?
Англичанка долго жила за границей, очень любила об этом рассказывать и в очередной раз попалась, как бычок на окурок. Путая Швецию с Финляндией, она увлеченно повествовала о жизни за бугром. Когда до окончания второго часа оставалось минут десять, она прервала рассказ и поинтересовалась:
– Ну что, гении разговорного жанра, в Оксфорде вам не учиться, кому чего ставить?
Мудрая женщина понимала, что если кому-то язык нужен, он его обязательно выучит, а если не нужен, то взрослого дядьку силком не заставить.
Следующей парой шла высшая математика. Преподаватель вихрем ворвался в класс и махнул рукой дежурному.
– Не командуйте!
Шумный, бородатый, в огромных очках, похожий на Бармалея, он мгновенно заполонил собою все пространство.
– Тема лекции – «Кривизна прямой»!
Мореву показалось, что он ослышался, но нет, Бармалей повторил тему под запись. Осознав всю глубину своей профнепригодности, Морев украдкой проследил за реакцией товарищей, судя по выражению лиц, тенденция неприятия была общей. Костик прошептал:
– Он что, шутит?
Самооценка потихоньку восстанавливалась.
Бармалей громко выкрикивал непонятные заклинания и покрывал доску клинописью. Понять это было нельзя, наверное, можно было только постичь, и то со временем. Два часа пролетели незаметно, как под наркозом. Преподаватель исчез так же быстро, как и появился, общее настроение выразил Шахтер:
– И что это было?
Наступил обеденный перерыв, группа дружно спустилась на первый этаж в столовую. Несмотря ни на что, кормили в академии вкусно и разнообразно. Обеденный перерыв у слушателей делился на две части – прием пищи и чтение газет. Обедать старались побыстрее, чтоб на прессу оставалось больше времени. Периодика была в дефиците, и если раньше тебя заставляли выписывать газеты, к которым ты не притрагивался, то теперь за теми же газетами